Четверг, 28.03.2024, 21:04
Ку Аль (kualspb) и его творчество
ГлавнаяРегистрацияВход
Приветствую Вас, Гость · RSS
проба1
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 3 из 3
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
Форум » _003 СТРОИТЕЛЬСТВО ОБЩИНЫ » Прочие » Утопический социализм (об идеальном государстве)
Утопический социализм
kualspb_2013Дата: Четверг, 02.11.2017, 17:16 | Сообщение # 11
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Репутация: -1
Статус: Offline
_009

ЦИТАТА (Герберт Уэллс "Люди как боги"):

Белокурый худощавый человек с тонкими изящными чертами лица,которого, как позднее узнал мистер Барнстейпл, звали Лев, вскоре освободил
Эрфреда от тяжкой обязанности давать землянам объяснения и отвечать на их
вопросы.Он был одним из утопийских координаторов образования.Он рассказал, что наступившиев Утопии перемены не явились результатом внезапной революции. Новая система законов и обычаев, новый метод экономическогосотрудничества, опирающийся на идею общего служения коллективному благу, вовсе не возникли в одно мгновение законченными и совершенными. На протяжениидлительного периода перед Последним Веком Хаоса и во время него все возрастающее количество исследователей и творцов закладывало основыгосударства нового типа, работая без какого-либо заранее составленного плана или готового метода, но бессознательно сотрудничая друг с другом, потому что их объединяло присущее им всемжелание служить человечеству, а также ясность и благородство ума. Толькок самому завершению Последнего Века Хаоса в Утопии психологическая наука начала наконец развиваться в темпах, сравнимых с темпами развития географических и
физических наук в предыдущие столетия. Это объяснялось тем, что социальный и экономический хаос, ставивший рогатки на пути экспериментальной науки и уродовавший организованную работу университетов, в то же время делал
необходимым исследование процесса взаимообщения людей – и оно велось с напряжением отчаяния. Насколько понял мистер Барнстейпл, речь шла не об одном из тех бурных переворотов, которые наш мир привык называть революциями, но о постепенном рассеивании мрака, о наступлении зари новых идей, подвлиянием которых прежний порядок вещей медленно, но верно менялся, и в конце концов люди начали поступать по-новому, так, как этого требовал от них простой здравый смысл.Новый порядок зарождался в научных дискуссиях, вкнигах и психологических лабораториях, его питательной средой стали школы и университеты. Старыйпорядок скудно оплачивал школьных учителей, и те, кто властвовал в нем, были
слишком заняты борьбой за богатство и могущество, чтобы думать о вопросах образования и воспитания; их они оставили на усмотрение тех, кто былготов, не заботясь о материальном вознаграждении, посвятить свой ум и труд пробуждению нового сознания у подрастающего поколения. И они этого добились.В мире, где все ещеправили демагоги-политиканы, в мире, где власть принадлежала хищным предпринимателям и ловким финансистам, в этом мире все больше утверждалось учение о том, чтокрупная частная собственность является социальным злом и что государство не может нормально функционировать, а образование – приносить желаемые плоды, пока
существует класс безответственных богачей. Ибо по самой своей природеэтот класс должен был губить, портить и подрывать любое государственное начинание; их паразитическая роскошь искажала и компрометировала все истинные духовные
ценности. Их надо было уничтожить для блага всего человечества.
– А разве они не боролись? – с вызовом спросилмистер Кэтскилл.
-- Да, они боролись – бестолково, но яростно. В течение почти пятисот лет в Утопии шла сознательная борьба за то, чтобы не допустить возникновения всемирного научного государства, опирающегося на воспитание и образование,или хотя бы задержать еговозникновение. Это была борьба алчных, разнузданных, предубежденных и своекорыстных людей против воплощения в жизнь новой идеи коллективного служения. Стоило где-нибудь появиться этой идее, как с ней начиналась борьба: с нейборолись увольнениями, угрозами, бойкотами, кровавыми расправами, с ней
боролись ложью и клеветническими обвинениями, с ней боролись судом и тюрьмой, веревкой линчевателей, дегтем и перьями, огнем, дубиной и ружьем, бомбами и пушками. Но служение этой новой идее не прекращалось ни на миг; с непреодолимой силой она овладевала умами и душами людей, в которых нуждалась. Прежде чем в Утопии утвердилось научное государство, во имя его утверждения погиблоболее миллиона мучеников – а тех, кто просто терпел ради него беды и страдания, сосчитать вообще невозможно. Все новые и новые позиции отвоевывались всистеме образования, в социальных законах, в экономике. Точной даты перемены не существует. Просто Утопия в конце концов увидела, что заря сменилась солнечным днем и новый порядок вещей окончательно вытеснил старый…
– Да так и должно случиться, – сказал мистерБарнстейпл, словно вокруг него не было преображенной Утопии. – Так и должно случиться.
Лев тем временем начал отвечать на чей-то вопрос. Каждого ребенка в Утопии обучают в полную меру его способностей, а затем поручают ему работу, соответствующую его склонностям и возможностям. Он рождается в самых благоприятных условиях. Он рождается от здоровых родителей – после того, как его мать решит иметь ребенка и достаточно подготовится к этому. Он растет в абсолютно здоровой обстановке; его природная потребность играть и любознательность удовлетворяются, согласно самым тонким методам воспитания; его руки, глаза и тело получают все необходимое для тренировки и нормального развития; он учится рисовать, писать и выражать свои мысли; пользуясь для этого множеством самых разнообразных символов. Доброжелательность и вежливость воспитываются сами собой – ведь все вокруг добры и вежливы. Особенное внимание
уделяется развитию детского воображения. Ребенок знакомится с удивительной историей своего мира и человеческого рода: он узнает, как боролся и борется человек, чтобы преодолеть своюизначальную животную узость и эгоизм и добиться полной власти над своей внутренней сущностью, которую он еще только-только начинает прозреватьсквозь густое покрывало неведения. Все его желания облагораживаются. Поэзия, пример и любовь тех, кто его окружает, учат его в любви забывать о себе ради другого; его чувственнаястрасть, таким образом, становится оружием против его эгоизма, его любопытство превращается в одержимость наукой, его воинственность обращается против
нарушения разумного порядка, его гордость и самолюбие воплощаются в стремление внести почетную долю в общие достижения. Он выбирает работу, которая ему нравится, и сам решает, чем ему заниматься.Еслииндивид ленив, это не страшно, так как утопийского изобилия хватит навсех, но такой человек ненайдет себе пары, у него не будет детей, потому что ни один юноша, ни одна девушка в Утопии не полюбят того, кто лишен энергии и не хочет ни в чем отличиться. Утопийская любовь опирается на гордость за друга или подругу.И в Утопии нет ни паразитического «светского общества» богачей, ни игр и зрелищ, рассчитанных на развлечение бездельников. Для бездельников в ней вообще
ничего нет. Это очень приятный мир для тех, кто время от времени отдыхает от работы, но не для тех, кто вообще ничего не желает делать.Уже несколько столетий назад утопийская наука научиласьуправлять наследственностью, и чуть ли не каждый ныне живущий утопиец
принадлежит к типу, который в далеком прошлом именовался деятельным и творческим. В Утопии почти нет малоспособных людей, аслабоумные отсутствуют вовсе; лентяи, люди, склонные к апатии или наделенные слабым воображением,постепенно вымерли; меланхолический тип уже давно забыт; злобные и завистливые характеры уже в значительной степени исчезли. В подавляющембольшинстве утопийцы энергичны, инициативны, изобретательны, восприимчивы и доброжелательны.– И у вас нет даже парламента? – спросил мистерБерли, который никак не мог с этим примириться.Нет, вУтопии нет ни парламента, ни политики, ни частного богатства, ни коммерческой конкуренции, ни полиции, ни тюрем, ни сумасшедших, ни слабоумных, ни уродов.А всего этого нет потому, что в Утопии есть школы и учителя, которые в полной мере осуществляют главную задачу любой школы и любого учителя. Политика, коммерция и конкуренция – это формы приспособления к жизниобщества, еще очень далекого от совершенства. Утопия отказалась от нихуже тысячелетие назад. Взрослые утопийцы не нуждаются ни в контроле,ни в правительстве, потому что их поведение в достаточной мере контролируется и управляется правилами, усвоенными в детстве и ранней юности. И Лев закончил так:– Наше воспитание и образование – вот наше правительство.


ххххххххх

В течение этого достопамятного дня и вечера мистеруБарнстейплу по временам начинало казаться, что он всего лишь разговаривает с
кем-то о формах правления и об истории, но разговор этот непонятным образом
обрел зрительное воплощение; ему чудилось даже, что все это происходит только в
его мозгу, но тут же он вновь осознавал абсолютную реальность случившегося, и
поразительность ситуации отвлекала его внимание от обсуждения несомненно
интересных проблем. В такие минуты его взгляд скользил по лицам сидевших вокруг
утопийцев, на мгновение переходил на какую-нибудь особенно красивую
архитектурную деталь, а затем вновь обращался к этим божественно прекрасным
людям. Затем, словно не веря глазам, он поворачивался к своим собратьям – землянам.У всех без исключения утопийцев лица были открытыми, одухотворенными и красивыми, как лица ангелов на итальянских картинах. Одна из женщин чем-то походила на Дельфийскую Сивиллу Микеланджело. Они сидели в непринужденных позах, мужчины и
женщины в перемешку, и внимательно следили за беседой, однако порой мистер
Барнстейпл встречал устремленный на него внимательный, хотя и дружеский взгляд,
или обнаруживал, что какой-нибудь утопиец с любопытством рассматривает платье
леди Стеллы или монокль мистера Маша.Сначала мистеру Барнстейплу показалось, что все утопийцы очень молоды, но теперь он заметил, что многие лица помечены печатью
деятельной зрелости. Ни на одном нельзя было отыскать признаков старости,
обычных для нашего мира, но у губ, под глазами и на лбу Эрфреда и Льва пролегли
складки, которые оставляют размышления и жизненный опыт.При взгляде на этих людей мистер Барнстейпл испытывал двойственное ощущение: словно он видел что-то невероятное и в то же время очень
знакомое. Ему казалось, будто он всегда знал о существовании подобных людей, и именно это сознание определяло его отношение к тысячам различных аспектов
земной жизни, но в то же время он был настолько ошеломлен, оказавшись в одном с
ними мире, что все еще опасался, не грезит ли он. Они одновременно представлялись ему и чем-то естественным и безмерно чудесным по сравнению с ним
самим и его спутниками, которые, в свою очередь, казались одновременно ичем-то нелепым и само собой разумеющимся. И вместе с горячим желанием стать близким и своим дляэтих прекрасных и милых людей, причислить себя к ним, обрести общность с ними
через служение единой цели и взаимные услуги, в его душе жилблагоговейный страх перед ними, который заставлял его избегать какого-либо
контакта с ними и вздрагивать от их прикосновения
. Он так жаждал, чтобы онипризнали в нем собрата и товарища, что ощущение собственной ненужности и
недостойности совсем его подавляло. Ему хотелось пасть перед ними ниц. Ясность
и прелесть того, что его окружало, порождали в нем невыносимо мучительное
предчувствие, что в конце концов этот новый мир отвергнет его.Утопийцы произвели на мистера Барнстейпла такое глубокоевпечатление, он с такой полнотой отдался радостному созерцанию их изящества и
красоты, что некоторое время не замечал, насколько мало разделяют его восторг некоторые из землян. Утопийцы были так далеки от земной нелепости, безобразия и жестокости, что он готов был безоговорочно одобрить любые их институты и весь их образ жизни. Но тут поведение отца Эмертона открыло ему глаза натот факт, что эти замечательные люди могут вызывать злобное неодобрение идаже прямую враждебность. Сначала округлившиеся глаза отца Эмертонаи все его круглое лицо над круглым воротником выражали только простодушное
изумление; он покорно следовал за тем, кто проявлял какую-нибудь инициативу, и
не сказал ни слова до тех пор, пока нагая красота мертвой Гринлейк не вырвала у
него восклицания излишне мирского восторга. Однако за время полета к озеру,
завтрака и приготовлений к беседе его наивное и смиренное удивление успело
смениться упрямым протестом и враждебностью; Словно этот новый мир из зрелища превратился в некую догму, которую он должен был принять или
отвергнуть.
Возможно, привычка порицать общественные нравы была в нем слишком сильна, и он чувствовал себя хорошо только тогда, когда начинал
обличать. А возможно, его искренне возмущала и пугала почти абсолютная нагота
прелестных тел вокруг. Но как бы то ни было, вскоре он принялся хмыкать и
покашливать, ворчать себе под нос и всяческими другими способами выражать
нетерпение. В первый раз он дал волю своему негодованию, когда речь зашла о численности населения. Затем на короткий срок его рассудок взял верх над
эмоциональной бурей – пока им рассказывали о колесованном пророке, – но
теперь он вновь подпал под власть все растущего возмущения. Мистер Барнстейпл
услышал, что он бормочет:– Я должен говорить. Я не могу долее молчать. И он начал задавать вопросы.– Мне хотелось бы получить ясное представление о некоторых вещах, – сказал он. – Я хочу знать, каково состояние нравственности в этой так называемой Утопии. Прошу прощения! Он вскочил. Несколько секунд он стоял, размахивая руками, нев состоянии говорить. Затем он прошел в конец ряда кресел и встал так, чтобы
можно было положить руки на спинку крайнего из них. Он провел ладонью по
волосам и глубоко вздохнул. Его глаза засверкали, лицо покраснело и
залоснилось. В голове мистера Барнстейпла мелькнуло ужасное подозрение:
наверное, именно в этой позе отец Эмертон начинал свои еженедельные проповеди,
эти свои бесстрашные обличения всех и вся в вест-эндской церкви святого
Варнавы. Это подозрение тут же перешло в еще более ужасную уверенность.– Друзья, братья из этого нового мира! Я долженговорить с вами и не могу этого откладывать. Я хочу задать вам несколькопроникновенных вопросов. Я хочу прямо говорить с вами о неких простых и ясных,
но самых важных вещах. Я хочу откровенно, как мужчина с мужчинами, обсудить с
вами без экивоков существеннейшие, хотя и очень деликатные вопросы. Позвольте
мне без лишних слов перейти к делу. Я хочу спросить у вас: уважаете ли вы,почитаете ли вы еще в этом так называемом государстве Утопии самое священное,
что только есть в жизни общества? Чтите ли вы еще узы брака?
Он умолк, и во время этой паузы мистер Барнстейпл уловилответ кого-то из утопийцев:– В Утопии нет никаких уз. Однако отец Эмертон задавал вопросы вовсе не для того, чтобы получать на них ответы, это был всего лишь риторический прием
опытного проповедника.– Я хочу знать, – гремел он, – почитается лиздесь священный союз, открытый нашим прародителям в Эдеме? Является ли главным правилом вашей жизни благословенная свыше близость одного мужчины и
одной женщины в счастье и в беде, близость, не допускающая никакой иной
близости?
Я хочу знать…– Но он вовсе не хочет знать! – перебил кто-то изутопийцев.– …была ли эта лелеемая и охраняемая обоюдная чистота…Мистер Берли поднял руку с длинными белыми пальцами.– Отец Эмертон, – сказал он настойчиво. –Будьте так добры…Рука мистера Берли была весьма могущественной рукой,по-прежнему способной указать наиболее предпочтительный путь. Когда отец
Эмертон отдавался во власть одной из своих душевных бурь, мало что в мире могло
заставить его остановиться, но рука мистера Берли принадлежала к немногим
исключениям.– …отвергнута и отринута здесь вслед за другим ещеболее бесценным даром? В чем дело, мистер Берли?– Мне представляется желательным, отец Эмертон,чтобы в настоящий момент вы более не касались этих вопросов. Погодите, пока мы
не узнаем больше
. Совершенно ясно, что здешние институты заметно отличаются от наших. Даже институт брака
может быть здесь иным. Лицо проповедника потемнело.– Мистер Берли, – сказал он, – это мой долг. Если мои подозрения справедливы, я хочу сорвать с этого мира
обманчивый покров здоровья и добродетели…– Что уж тут срывать! – довольно громкопробормотал шофер мистера Берли.Голос мистера Берли стал почти резким.– В таком случае задавайте вопросы, – сказал он. – Задавайте вопросы. Будьте добры, обходитесь без риторики. Они не
интересуются нашей риторикой.– Я спросил то, что хотел спросить, – оскорблённо пробурчал отец Эмертон и, смерив Эрфреда вызывающим взглядом, остался стоять в
прежней позе.Он получил ясный и исчерпывающий ответ. В Утопии мужчин и женщин не обязывают разбиваться на пары, связанные нерасторжимым союзом. Для большинства утопийцев это было бы
неудобно
. Очень часто мужчины и женщины, которых тесно сближала общая работа, становились любовниками и почти все время проводили вместе, как,
например, Арден и Гринлейк. Но на то была их добрая воля.Такая свобода существовала не всегда. В былые дни перенаселения и противоречий мужчины и женщины Утопии, вступавшие в
любовные отношения, связывались на всю жизнь под угрозой тяжких наказаний –
особенно в среде сельскохозяйственных рабочих и других подчиненных сословий
. Такие пары жили вместе в крохотном жилище, которое женщина убирала исодержала в порядке для мужчины, она была его служанкой и рожала ему как можно
больше детей, а он добывал пищу для всех них. Иметь детей они хотели потому,
что ребенок вскоре начинал приносить пользу, помогая обрабатывать землю или
работая по найму. Но неблагоприятные условия, обрекавшие женщину натакого рода спаривание, давно исчезли.Люди по-прежнему живут парами со своими избранниками,но поступают они так в силу внутренней потребности, а не подчиняясь внешнему
принуждению. Отец Эмертон слушал все это с плохо скрываемым нетерпением. Наконец он не выдержал и закричал:– Так, значит, я был прав, и вы уничтожили семью?! –Его указующий на Эрфреда перст превращал эти слова почти в личное обвинение. Нет, Утопия не уничтожила семьи. Она освятила семью ираздвинула ее рамки, пока та не обняла все человечество. В давние времена колесованный пророк, который, как кажется, внушает отцу Эмертону большое
уважение, проповедовал именно такое расширение древней узости домашнего очага.
Как-то во время одной из его проповедей ему сказали, что снаружи его дожидаются
мать и братья, но он не дошел к ним, а указал на слушавшую его толпу и ответил:
«Вот моя мать и мои братья!»Отец Эмертон ударил кулаком по спинке кресла с такой силой,что все вздрогнули.– Увертка! Жалкая увертка! – крикнулон. – И Сатана может ссылаться на Писание!Мистеру Барнстейплу было ясно, что отец Эмертон невладеет собой. Он сам пугался своего поведения, но остановиться не мог. В своем
волнении он утратил ясность мысли и потерял власть над голосом – он кричал, он
вопил, как безумный. Он «дал себе волю» и надеялся, что привычки, приобретенные
на кафедре церкви святого Варнавы, помогут ему и тут.– Теперь я понимаю, как вы живете. Слишком хорошопонимаю! С самого начала я догадывался об этом. Но я ждал – ждал, чтобы
удостовериться, прежде чем выступить со своим свидетельством. Ваш образ жизни сам говорит за себя – бесстыдство ваших одеяний,распущенность ваших нравов! Юноши и девушки улыбаются, берутся за руки, чуть ли
не ласкаются, когда потупленные глаза – потупленные глаза! – были бы
наименьшей данью стыдливости. А эти гнусные рассуждения о любовниках, любящих
без уз и без благословения, без установлений и ограничений! Что они означают? И
куда они ведут? Не воображайте, что, будучи священнослужителем, человеком чистым и девственным вопреки великим искушениям, я не способен понять
всего этого! Или мне не открыты сокровенные тайны людских сердец? Или
наказанные грешники – разбитые сосуды – не влекутся ко мне с исповедью,
достойной гнева и жалости? Так неужели я не скажу вам прямо, кто вы такие и
куда идете? Эта ваша так называемая свобода не что иное, как распутство. Ваша так называемая Утопия предстала передо мной адом дикого
разгула всех плотских страстей! Дикого разгула!Мистер Берли протестующе поднял руку, но эта преграда уже немогла остановить красноречия отца Эмертона.Он бил кулаком по спинке кресла.– Я буду свидетельствовать! – кричалон. – Я буду свидетельствовать! Я не побоюсь сказать всю правду. Я не
побоюсь назвать вещи своими именами, говорю я вам! Вы все живете в свальном
грехе! Вот слово для этого! Как скоты! Как непотребные скоты!Мистер Берли вскочил на ноги. Подняв ладони, он жестомприказывал лондонскому Иеремии скорее сесть.– Нет, нет! – воскликнул государственныймуж. – Замолчите, мистер Эмертон! Право, вам следует замолчать. Ваши слова оскорбительны. Вы не понимаете. Сядь те же, будьте добры. Я требую, чтобы вы сели.
– Сядьте и успокойтесь, – сказал звонкий голос. – Или вас уведут. Что-то заставило отца Эмертона оглянуться на неподвижную фигуру, возникшую чуть позади него. Он встретился взглядом со стройным юношей, который внимательно его рассматривал, словно художник нового натурщика. В выражении его лица не было ничего угрожающего, он стоял неподвижно, и все же отец Эмертон весь как-то удивительно съежился. Поток его обличительного красноречия внезапно иссяк.
Послышался невозмутимо-любезный голос мистера Берли,спешившего уладить конфликт:– Мистер Серпентин, сэр! Я взываю к вашей терпимости иприношу извинения. Он не вполне отвечает за свои поступки. Мы, все остальные,
очень сожалеем об этом отступлении, этом досадном инциденте. Прошу вас, не
уводите его, что бы это ни означало. Ручаюсь, что такая выходка больше не
повторится… Да сядьте же, мистер Эмертон, будьте так добры, и немедленно, или я
умою руки.Отец Эмертон колебался.– Мое время настанет, – сказал он, несколькосекунд смотрел в глаза юноши, а затем вернулся на свое место.Эрфред сказал спокойно и внятно: – Вы, земляне, оказались нелегкими гостями. И это еще не все… Совершенно очевидно, что у этого человека очень грязный ум. Его сексуальное воображение, несомненно, болезненно возбуждено и извращено. Он рассержен и стремится оскорблять и причинять боль. И производимый им шум невыносим для слуха. Завтра его придется осмотреть и заняться им,– Что? – пробормотал отец Эмертон, и его круглоелицо вдруг приобрело землистый оттенок. – Как это «заняться»?– Пожалуйста, замолчите, – сказал мистерБерли. – Пожалуйста, больше ничего не говорите. Вы и так уже наговорили
много лишнего. Инцидент, казалось, был исчерпан, но в душе мистера Барнстейпла он оставил странный осадок страха. Эти утопийцы былиочень любезны, их манеры были удивительно мягки, но на мгновение над землянами
словно нависла властная рука. Вокруг них сияла залитая солнечным светом
красота, но тем не менее они были чужестранцами – и беззащитными чужестранцами
– в неведомом мире. Лица утопийцев казались добрыми, их взгляды – любопытными и
в какой-то мере дружелюбными, однако гораздо более наблюдающими, чем
дружелюбными. Словно смотревшие находились на другой стороне непреодолимой пропасти различия. Но тут совсем расстроившийся мистер Барнстейпл встретил взгляд карих глаз Ликнис, и они показались ему
добрее глаз остальных утопийцев. Во всяком случае, она, решил он, поняла, какой
страх его мучает, и хочет его успокоить, заверить в своей дружбе. И мистер
Барнстейпл, посмотрев на нее, почувствовал то же, что, наверное, чувствует
заблудившаяся собачонка, когда, приблизившись к людям, которые могут оказаться
и врагами, она вдруг встречает ласковый взгляд и слышит приветливое слово.
 
kualspb_2013Дата: Понедельник, 22.06.2020, 19:40 | Сообщение # 12
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Репутация: -1
Статус: Offline
_010

-- Современный вариант идеального общества.


Созидательное общество

ххххххх
 
Форум » _003 СТРОИТЕЛЬСТВО ОБЩИНЫ » Прочие » Утопический социализм (об идеальном государстве)
  • Страница 3 из 3
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
Поиск:

Создать бесплатный сайт с uCoz
Рейтинг@Mail.ru