|
Размышления о В.И.ЛЕНИНЕ и позитивные отзывы современников
|
|
| kualspb_2013 | Дата: Вторник, 25.02.2014, 15:15 | Сообщение # 1 |
 Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Статус: Offline
| хххххххххххххх
Размышления о В.И.ЛЕНИНЕ и позитивные отзывы современников
_24-07-2010
-- Тема о В.И.Ленине одна из труднейших. И прежде, и ныне его личность или восхвалялась, или критиковалась КРАЙНЕ ДОГМАТИЧНО, исходя из узких идеологических взглядов тех или иных эгрегоров. Намеренно сгущалась только та информация о нем, которая выставляла его фигуру в нужном свете. В годы советской власти из Ленина создали ИДОЛА, старательно запрятав в секретные архивы ту информацию, которая могла его хоть как-то опорочить. Сейчас наоборот пытаются изображать только в черных красках. Старательно выискиваются любые сведения, которые якобы свидетельствуют о том, что он был очень плохим человеком.
Для меня В.И.Ленин – пример очень незаурядного и эффективного политика, умевшего достигать кажущиеся ему ПРАВИЛЬНЫМИ цели (улучшение жизни миллионов трудящихся), исходя из конкретных исторических условий теми методами и средствами, которые соответствовали уровню развития человечества данного периода.
-- Давайте освежим в памяти то, что нам известно об этом великом историческом деятеле.
_001
ЦИТАТА (А.И.Ульянова «Детские и школьные годы Ильича»):
ссылка
Семья, в которой вырос Владимир Ильич, была очень дружна. Он был третьим ребёнком, очень шумным, с бойкими, весёлыми карими глазами.
Володя и его сестра Оля, которая была на полтора года моложе его, росли очень живыми и бойкими детьми. Они любили шумные игры и беготню.
Читать Володя выучился у матери лет пяти. И он, и сестра Оля очень полюбили чтение и охотно читали детские книги и журналы, которые в изобилии получал наш отец. Стали они скоро читать и рассказы из русской истории, заучивали наизусть стихи.
Как уже было сказано, Володя был большим шалуном и проказником, но его хорошей стороной была правдивость: нашалит и всегда признается.
Учился он легко и охотно. И способности у него были хорошие, да и отец приучал его, как и старших брата с сестрой, к усидчивости, к точному и внимательному исполнению заданного. Учителя его говорили, что Володе очень помогает то, что он всегда внимательно слушает объяснение урока в классе. При своих прекрасных способностях он запоминал обыкновенно в классе новый урок, и дома ему приходилось лишь немного повторить его.
Он очень любил своего старшего брата и подражал ему во всём, до мелочей. О чём, бывало, ни спросят Володю, — как хочет он играть, пойдёт ли на прогулку, с маслом или с молоком положить ему каши за столом,—он не ответит сразу, а смотрит на Сашу. А тот нарочно медлит ответом, лукаво поглядывая на брата. И мы оба посмеиваемся над ним. Но и насмешки не отучали Володю, и он отвечал: „Как Саша". Так как Саша был на редкость серьёзный, вдумчивый и строго относящийся к своим обязанностям мальчик, то подражание ему было очень полезно для Володи: он постоянно видел перед собой пример сосредоточенности, точного и внимательного исполнения заданного, большой трудоспособности.
Пример Саши, горячо любимого брата, имел огромное значение для Володи. И не только в отношении к работе—в отношении к людям Саша являлся примером для нас всех, пользовался исключительной любовью всех нас за свой чуткий, ласковый и в то же время справедливый, твёрдый характер. Володя был с детства вспыльчив, и пример Саши, его всегдашней ровности и большой выдержки, имел для всех остальных детей, в том числе — и, особенно — для Володи, большое значение. Сначала подражая старшему брату, Володя потом сознательно стал бороться с этим недостатком, и в более зрелые годы мы совсем—или почти совсем—не замечали в нём вспыльчивости.
Такую же борьбу с собой и работу над собой видим мы в нём и в отношении развития в себе трудоспособности. Хотя мы и говорили, что Володя относился внимательно к исполнению всех своих заданий и учился прекрасно, но при его выдающихся способностях это всё-таки не составляло для него почти никакого труда — не приходилось напрягаться, вырабатывать в себе трудоспособность.
Относясь чрезвычайно сознательно и строго к себе и ко всему окружающему, Володя сам подметил в себе этот недостаток. Прислушиваясь, раз к бесконечным, чрезвычайно терпеливым упражнениям на рояле сестры Оли, он сказал мне: „Вот чьей работоспособности можно позавидовать". И он начал вырабатывать в себе трудоспособность, которая стала выдающейся уже в его молодые годы — в годы окончания им университета — и которой все мы удивлялись, когда он стал взрослым.
Ему в детстве было чуждо хвастовство, важничание — эти неприятные свойства, которых он не терпел в более поздние годы, от которых предостерегал молодёжь в своей речи на III съезде комсомола.
Возвращаясь из гимназии, Володя рассказывал отцу о том, что было на уроках и как он отвечал. Так как обычно повторялось одно и то же — удачные ответы, хорошие отметки, то иногда Володя просто, быстро шагая мимо кабинета отца по проходной комнате, через которую шла его дорога к себе, наверх, скороговоркой на ходу рапортовал: „Из греческого пять, из немецкого пять".
Так ясна у меня перед глазами эта сцена: я сижу в кабинете отца и ловлю довольную улыбку, которой обмениваются отец с матерью, следя глазами за коренастой фигуркой в гимназической шинели, с торчащими из-под форменной фуражки рыжеватыми волосами, проворно мелькающей мимо двери. Предметы, конечно, менялись; иногда звучало: „Из латыни пять, из алгебры пять", но суть была одна: получалась обычно одна отметка — 5.
Отец говорил в те годы матери, что Володе всё слишком легко дается, и он боится, что в нём не выработается трудоспособность. Мы знаем теперь, что опасения эти оказались излишними, что Володя сумел выработать в себе исключительную трудоспособность.
Но Володя любил и посмеяться. Когда собирались его сверстники или в семье с меньшими (Олей и Митей), он был коноводом всех игр. И каждый день слышался его смех и неистощимый запас шуток и рассказов.
Вера Васильевна Кашкадамова, учительница городской школы и близкая знакомая нашей семьи, рассказывает в своих воспоминаниях, какое весёлое настроение царило у нас обычно, когда вся семья собиралась к вечернему чаю. „И всех громче,—говорит она,—звучали голоса Володи и его второй сестры, Оли. Так и раздавались их звонкие голоса и заразительный смех". Они рассказывали о разных происшествиях в гимназии, о разных проделках, шалостях. Отец был тоже не прочь поболтать с нами и, оставляя в кабинете серьёзные дела, рассказывал о своих гимназических годах, о различных случаях с его товарищами, разные шутки и анекдоты из школьной жизни. „Все смеются, всем весело. И хорошо чувствуется в этой дружной семье",—пишет Кашкадамова.
Отношения с товарищами в классе у Володи были хорошие: он объяснял непонятное, исправлял переводы или сочинения, а иногда помогал затруднявшимся товарищам писать их. Он рассказывал мне, что его интересовало помочь товарищу так, чтобы товарищ и отметку получил хорошую и чтобы не похоже было на то, что ему кто-нибудь помогал писать,—особенно, чтобы не было похоже, что помогал он, Володя. Он объяснял товарищам непонятное в перемены, приходил, как и брат, его Саша, иногда в гимназию на полчаса раньше, чтобы перевести для них трудное место с греческого или латинского или объяснить сложную теорему. Весь класс надеялся на Володю: идя впереди, он и другим помогал учиться.
Первые годы жизни в Симбирске семья наша кочевала по разным более или менее неудобным квартирам, пока, наконец, отец не купил деревянного дома на Московской улице. Дом этот был одноэтажный, с антресолями наверху, в которых помещались детские комнаты. Комната Володи была рядом с комнатой Саши в одном конце дома, а комната моя и троих меньших—в другом, по другой лестнице. Мы перебрались в этот дом, когда Володе было восемь лет, и, таким образом, пять лет учения—до пятого класса—он провёл в тесной близости с Сашей, заимствовал у него серьёзное отношение к делу, присутствовал при производстве его естественно-научных опытов, тянулся за книгами, которые читал Саша, спрашивал его советов.
_002
-- Мы видим, что в детстве Володя Ульянов был ребенком, которого можно отнести к категории ОТЛИЧНИКИ. Таких обычно в каждой школе очень мало. Не все из них впоследствии добиваются в жизни выдающихся успехов. Но все же это всегда признак одаренности ребенка способностями, которыми он в будущем может воспользоваться в том или ином направлении. А может и не воспользоваться. Такое тоже бывает.
Очень приятно смотреть на портрет семьи Ульяновых. Какие прекрасные глаза у родителей. У отца ощущается сильный интеллект и ВОЛЯ. У матери больше мягкости, сочетающейся с большой мудростью. Не вызывает никакого сомнения высокая нравственность этих людей.
_003
ЦИТАТА (А.И.Ульянова «Детские и школьные годы Ильича»):
В 1886 году, когда Владимиру Ильичу доходил шестнадцатый год, нашу счастливую семью постиг первый тяжёлый удар: 12 января скончался скоропостижно отец—Илья Николаевич. Александр Ильич был в то время в Петербурге. Володя остался старшим сыном в семье, и он выказал, несмотря на свою молодость, много внимательности по отношению к матери, много старания помочь ей в нахлынувших на неё новых заботах.
В 1887 году, когда Володя был в последнем классе, нашу семью постигло другое тяжёлое несчастье: за участие в покушении на царя Александра III был арестован Александр Ильич в Петербурге.
Он был признан одним из главных руководителей покушения, приговорён к смертной казни и казнён 8 мая 1887 года.
Володя переживал несчастье с большой твёрдостью, продолжал внимательно заниматься, но стал серьёзнее и молчаливее. Он часто задумывался над тем, правильный ли путь борьбы избрал старший брат, и говорил: „Нет, мы пойдём не таким путём. Не таким путём надо идти".
Начальству Симбирской гимназии был объявлен выговор за то, что оно выпустило с лучшей аттестацией и золотой медалью такого „ужасного преступника". Думали, что нельзя будет дать золотой медали и его брату, Владимиру Ильичу, но успехи последнего за все восемь лет гимназического учения были настолько выдающимися, ответы его на выпускном экзамене настолько блестящими, что нельзя было лишить его, как и сестру, его Ольгу, золотой медали. Он получил эту медаль и поступил в Казанский университет, на юридический факультет.
Мать с остальными детьми, продав в Симбирске дом и лишнее имущество, переехала тоже в Казань.
Тот гнёт, который и без того тяжело лежал на студенчестве в восьмидесятых годах прошлого столетия, ещё более усилился после покушения 1 марта 1887 года, участниками которого были студенты. „Инспекторами студентов" назначались настоящие полицейские ищейки, были закрыты все самые невинные студенческие общества, распущены все организации, поарестованы и исключены многие.
Студенты стали протестовать во всех университетах. Произошли так называемые студенческие беспорядки и в Казанском университете.
Владимир Ильич тоже принял участие в неразрешенной сходке и был в числе других исключен из университета и выслан из Казани в деревню Кокушкино.
Этим исключением окончились для него ученические годы. Двери высшей школы были для него закрыты.
В ходатайствах об обратном поступлении в университет ему было отказано главным образом из-за того, что он был братом Александра Ильича.
Таким образом, школьная учёба закончилась для Владимира Ильича в семнадцать лет. Но он был настолько сознательным, что сумел самостоятельно, без всякой посторонней помощи, закончить своё образование.
Он закончил официальное образование, сдав, когда ему было наконец, дано это право, выпускной экзамен по юридическому факультету, причём дал его в один год со своим выпуском, как будто не был исключен из университета.
Помню, многие удивлялись тогда, что он даже года из-за всех этих передряг не потерял, то есть что в действительности подготовился по всем наукам университетского курса не в четыре, как все, а в каких-нибудь два года.
Полученный им диплом об окончании университета давал ему профессию (он записался помощником присяжного поверенного), а значит, возможность зарабатывать себе хлеб, о чём надо было думать, так как вся семья жила лишь на пенсию матери да на то, что проживалось понемногу из оставшегося после отца.
За эти годы жизни — сначала в Казани, а потом в Самаре — Ильич сложился в революционера, мужественного, убеждённого, не боящегося никаких трудностей, отдающего все свои силы борьбе за дело трудящихся.
Владимир Ильич с особым вниманием читал, изучал сочинения Маркса и Энгельса. Маркс и Энгельс показали, как во всех странах капиталисты угнетают рабочих, наживаются на их труде, а помещики наживаются на труде крестьян. Маркс и Энгельс писали, что есть один путь для того, чтобы положить конец всякому угнетению, всякой эксплуатации,—это объединиться рабочим и общими силами, опираясь на всех трудящихся, сбросить власть помещиков и капиталистов, взять власть в свои руки и завести новые порядки, устроить жизнь светлую и счастливую для всех.
хххххххххххххххх
|
| |
| |
| kualspb_2013 | Дата: Вторник, 25.02.2014, 15:34 | Сообщение # 2 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Статус: Offline
| _004
-- Итак, в молодости Владимир Ульянов увлекся марксизмом и пришел к убеждению, что ЭКСПЛУАТАЦИЯ богачами трудящихся – это плохо. Такой вывод не противоречит ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЦЕННОСТЯМ. Наоборот, среди шедевров мировой литературы есть масса произведений, описывающих все те ужасы и страдания угнетенных классов, которые вызывают справедливый протест у людей с повышенным чувством ГУМАНИЗМА. Но одно дело просто понимать несправедливость общественного устройства. И совсем другое – посвятить всю свою жизнь борьбе за лучшие условия широких народных масс. Владимир Ульянов, как и его брат Александр, выбрали именно этот путь. Помочь тем, кого обижают, обманывают, насилуют, грабят, лишают возможности получить образование -- разве помочь этим тяжело страдающим людям это плохо?
ЦИТАТА:
«Я чту в Ленине человека, который с полным самопожертвованием отдал все свои силы делу осуществления социальной справедливости. Я считаю его метод целесообразным. Но одно бесспорно: подобные ему люди являются хранителями и обновителями совести человечества. На протяжении тысячелетий человечество стремилось к справедливому общественному устройству, к обществу, свободному от угнетения. Такое общество – самая великая цель, а выступать против справедливости — значит выступать против совести» (Альберт Эйнштейн).
_005
-- В конце 1887 года Ленина исключили из Казанского университета.
Самостоятельно подготовившись, весной и осенью 1891 года Ленин сдал экзамены в Университет Петербурга и получил диплом первой степени. Проверялись знания по следующим предметам: история русского права, государственное право, политическая экономия, статистика, история философии и права, история римского права, уголовное право и судопроизводство, полицейское, финансовое, церковное и международное право.
-- 31 августа 1893 года Ленин приехал из Самары в Петербург на постоянное место жительства. Ему было всего 23 года. С этого времени у него никогда не было своего собственного жилья. Обычно жить приходилось в снятой на небольшой срок комнате, где из мебели были стол да кровать. Из имущества – только стопка книг и газет. Вот как описывал одну из таких комнатушек М.А.Сильвин.
ЦИТАТЫ (Для написания петербургского периода жизни В.И.Ленина использован сборник под редакцией Т.П.Бондаревской «Ленин в Петербурге-Петрограде», Лениздат, 1977)
«Небольшая комнатенка в третьем этаже невысокого дома. В левом углу у окна стол, кажется, единственный в комнате, за которым Владимир Ильич занимался. Тут же, на краю стола, ставился чайный прибор и тарелка с хлебом, когда требовалось. На столе было опрятно… Для книг стояла невысокая простая этажерка. На столе была керосиновая бедного вида лампа. Электрического освещения в те времена не было. Слева вдоль стены стояла кушетка или, может быть, диван, довольно убогий, старый, помятый, без всякой накидки на нем… Бытовые условия жизни Владимира Ильича не отличались от наших, студенческих. Иные из нас жили, пожалуй, даже лучше, комфортабельнее, чем он».
Началась революционная деятельность с того, что Ленин вошел в состав одного из марксистских кружков Питера, руководителями которого были С.И.Радченко и Г.Б.Красин. «Перед нами предстал, - вспоминал впоследствии Г.Красин, - как мне показалось тогда относительно «пожилой», но необычайно оживленный, веселый человек, глаза которого не смотрели, а буквально производили обстрел. Вместе с тем он был так прост, товарищески радушен и настолько непринужден, что сразу вселял к себе доверие и расположение».
Много времени В.И.Ленин проводил в Публичной библиотеке. С.П. Невзорова-Шестернина вспоминала : «Очень часто видела я здесь Владимира Ильича, который, окружив себя целой горой книг, много и усердно читал и главным образом писал. Из-за груды книг, бывало, виднелась только его голова, с большим прекрасным лбом».
Первые же выступления Ленина в марксистском кружке произвели на окружающих столь сильное впечатление, что он в скором времени стал общепризнанным руководителем этого кружка. «Это его главенство, - писал Сильвин, - основывалось не только на его подавляющем авторитете как теоретика, на его огромных знаниях, необычайной трудоспособности, на его умственном превосходстве, - он имел для нас и огромный моральный авторитет… Мы видели, мы постоянно чувствовали в нем необычайную силу убеждений. Он исходил из одной только идеи, из идеи борьбы русского рабочего класса за революцию, за социализм. И этой идее он отдал себя всецело…»
Освоившись в кружке, Владимир Ильич не замедлил активизировать его работу. Он, по словам Кржижановского, прежде всего потребовал перехода от «нерегулярных занятий с небольшими кружками избранных рабочих к воздействию на более широкие массы пролетариата Петербурга, то есть перехода от пропаганды к агитации». По словам Плеханова «пропаганда дает много идей небольшому кругу лиц, а агитация – одну идею массам».
Невероятные для его возраста познания, которыми Ленин оперировал совершенно свободно, его аналитический подход к практическим жизненным вопросам, его умение подойти к рабочим, направить всю работу в нужное русло прочно закрепили за ним кличку «Старик».
Вставал Владимир Ильич обычно в 7 – 8 часов утра. Сначала занимался дома, а часам к одиннадцати уходил в Публичную библиотеку или в читальню на Большой Морской. Вечерами он работал допоздна при свете керосиновой лампы. Так была написана одна из первых его работ «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» В ней он показал ошибочность пути народников 1990-х годов. Также была обоснована необходимость создания марксистской рабочей партии.
Однажды осенью 1894 года М.А.Сильвин пришел в В.И.Ленину в довольно мрачном настроении. «Разбудим ли мы когда-нибудь массу? Сломим ли мы когда-нибудь эту силищу, царизм?» - взволнованно спрашивал он. Владимир Ильич ободрил его, говоря, что революционное движение всегда развивается быстрее, чем этого ожидают. «Вот увидите, мы скоро вырастим в партию. Революция придет, и мы выйдем на свет как коммунистическая партия, готовая выполнить свою задачу».
«Этот человек, - писал Сильвин, - был одарен способностью увлекать, импонировать, внушать преданность к себе и к общей поставленной себе цели. Эту его способность увлекать сердца, внушать к себе беспредельное доверие, наполнять чувством беззаветной преданности единой цели – все это я имел случай наблюдать и в отношении целых групп и отдельных лиц. И это огромное обаяние, эта власть над сердцами и умами отдельных людей и огромных масс обусловлена была полным забвением собственной личности и исключительным служением одной великой цели – освобождению человечества.»
К концу 1895 года произошло окончательное объединение марксистских кружков Петербурга в общегородскую социал-демократическую организацию «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». А в ночь с 8 на 9 декабря 1895 года В.И.Ленин был арестован и помещен в одиночную камеру, в которой провел более 14 месяцев. Здесь была начата работа над книгой «Развитие капитализма в России». Для этого использовалось много книг, которые ему регулярно доставляла сестра, беря их из библиотеки Академии наук, университетской и других библиотек. Свои нелегальные работы Ленин писал молоком или лимонным соком, налитым в маленькие чернильницы, сделанные из хлеба.
13 февраля 1897 года Ленину было объявлено «высочайшее повеление» о высылке его в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции на 3 года.
_006
-- Трудно себе даже представить МАСШТАБ задач, которые поставил перед собою Ленин. Юноша, по нынешним временам -- МАЛЬЧИШКА, приехал ИЗ ПРОВИНЦИИ в незнакомый огромный город, в столицу Российской империи, не зная там практически никого. Нашел ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ, завоевал среди них авторитет, стал лидером МАРКСИСТОВ крупнейших городов за какие-то несколько лет. Поездка в Швейцарию к Плеханову, который сразу выделил этого молодого человека среди прочих приезжающих. Наконец -- ТЮРЬМА. Другой бы в одиночной камере скис, лениво валялся бы в койке. Не таков Ленин. Придумал тайнопись молоком, договорился с родственниками, чтобы снабжали его книгами из библиотек. Занимался гимнастикой. Время не пропадало зря. Он шел к намеченной цели, не смущаясь встававшими на пути преградами.
_007
-- Познакомимся теперь с воспоминаниями тех, кто был рядом с Лениным после того, как закончилась трехлетняя ссылка в Шушенском и началась работа по созданию ПАРТИИ.
(Далее использовано для цитирования московское издание "ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ", в 10 томах от 1989 года)
ЦИТАТА (Г. М. КРЖИЖАНОВСКИЙ - ИЗ ДОКЛАДА О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ 3 февр 1924):
ПЕРИОД «ИСКРЫ»
Действительность показала, что, когда Владимир Ильич вместе с Мартовым и Потресовым по окончании своей сибирской ссылки перебрался за границу и, соединившись с группой «Освобождение труда», приступил к изданию знаменитой «Искры»,— этот момент был поворотным пунктом в судьбах нашей партии. Как известно, в подзаголовке «Искры» было написано: «Из искры возгорится пламя». Это пламя на наших глазах действительно возгорелось в гигантский октябрьский пожар, зажегший красную зарю над всем порабощенным миром. А если вы потрудитесь пробежать по страницам собранных теперь в компактные томики номеров этой старой «Искры», то отдадите себе ясный отчет в том громадном значении, которое имела ее пламенная проповедь в деле пробуждения революционной воли российского пролетариата.
ЦИТАТА (М. А. СИЛЬВИН - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «К БИОГРАФИИ В. И. ЛЕНИНА»):
В тот же период «Искры» у Владимира Ильича созрела и оформилась еще одна новая организационная идея — создание тесной, сплоченной, хорошо дисциплинированной группы «профессиональных революционеров», развитая им в вышедшей в 1902 году книге «Что делать?». Эта идея, вызвавшая и тогда много нареканий и упреков в недемократичности, подверглась исключительно удачному испытанию особенно в годы революции и оказалась оправданной жизнью. «Революция,— говорил мне как-то Владимир Ильич, после своей первой поездки за границу в 1895 году,— предполагает участие масс, но ее делает меньшинство».
Владимир Ильич всегда поражал нас своей необычайной работоспособностью. Революционная кухня, все эти мелочи подпольной организации, вся ее сложная техника — работа, которой Владимир Ильич никогда не избегал, берет массу времени и требует напряженного внимания. Верным помощником и другом в этих случаях ему всегда была Надежда Константиновна, но и лично ему приходилось с этим немало возиться. Помню, как приходилось склеивать и расклеивать письма и статьи за границу Плеханову, маскируя их в переплетах книг, и т. п. Кроме того, он всегда работал очень много теоретически, писал книги, статьи в журналы и находил время для того, чтобы просто быть хорошим товарищем или другом. Когда спустя 8 или 9 месяцев после его ареста я, в свою очередь, оказался в Доме предварительного заключения, я получил от него, сидевшего там же, ласковое письмо тем способом (точками в книгах тюремной библиотеки), каким заключенные переписывались обыкновенно в тюрьмах.
|
| |
| |
| kualspb_2013 | Дата: Вторник, 25.02.2014, 15:43 | Сообщение # 3 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Статус: Offline
| ЦИТАТА (Ю. М. СТЕКЛОВ - ИЗ СТАТЬИ «МОЯ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ЛЕНИНЫМ»):
Уже в то время, хотя ему было всего 30 лет, он имел приблизительно тот же вид, какой известен всем нам и какой он имеет на самых распространенных портретах. Уже тогда он имел лысину во всю голову. Его полукалмыцкое лицо с выдающимися скулами сияло уверенностью, жизнерадостностью и остроумием. Знаменитый прищуренный глаз оживлял это подвижное лицо, придавая ему оттенок хитрости. Ленин громко хохотал, изрекал безапелляционные приговоры, но больше выспрашивал, чем говорил, по свойственной ему всегда манере.
Однако хотя Ленин и шутил, откидываясь назад всем телом по известному его приему, смеялся и рассказывал анекдоты, но сразу видно было, что это прирожденный вождь, вождь, которого не только выдвинула на это место история, но который и сам прекрасно сознает свое назначение. Это чувствовалось им самим и окружающими. Нельзя было сказать, чтобы он навязывал свою волю и личность. Это делалось как-то естественно и незаметно. Даже Плеханов, который имел гораздо более богатый революционный стаж и научное образование, перед Лениным как-то отступал на задний план и терялся. Видно было, что Плеханов все-таки кабинетный мыслитель, теоретик, остроумный собеседник, блестящий полемист и писатель, но не более, а Ленин — это кремень, трибун, народный вождь, топором прорубающий дорогу в чаще и уверенно ведущий за собой массы.
ЦИТАТА (Р. С. ЗЕМЛЯЧКА - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «ОРГАНИЗАЦИЯ БЮРО КОМИТЕТОВ БОЛЬШИНСТВА»):
Все значительное в жизни партии неразрывно связано с личностью Ильича, и на этой встрече с Ильичем незадолго до II съезда мне хочется остановиться подробнее. Ильич жил тогда с Надеждой Константиновной и ее матерью на маленькой дачке в деревушке не то в окрестностях Берна, не то Цюриха.
Помню кухоньку, идеально чистую, где мы пили чай и где Ильич аккуратно выполнял свою часть обязанностей по хозяйству — перетирал чашки.
При первой личной встрече меня больше всего поразила в Ильиче необыкновенная мягкость, внимательность и деликатность в отношении к новому человеку. Он прощупывал каждого нового работника насквозь, но так, что вы чувствовали какую-то особенную, ему свойственную деликатность. Позже я узнала очень хорошо, как прощупывает Ильич своего идейного противника, как умеет он отбрасывать не только активного врага, но все дряблое, колеблющееся, что часто в огне сражений наносит вред не меньший, чем может нанести организованный враг.
Первое, что меня поразило в нем,— это удивительное знание, до мелочей, всего, что делалось тогда в организациях на местах.
Он знал каждого искровца, его способности, его слабые стороны. Он имел особенность слушать, впитывая в себя каждое слово, о том, как реагируют массы на нашу борьбу внутри организации. Мы наперебой рассказывали ему о жизни в России, а он с довольным видом потирал руки, делая про себя выводы, отмечая что-то на бумаге.
Я помню, какое впечатление производили на противников речи Ильича на II съезде. Вялость их ответов на нападки Ильича говорила о той оцепенелости мысли, которую они испытывали от железной и ничем не опровержимой логики Ильича. Мне говорили бундовцы и меньшевики на II съезде, позже — другие наши противники, что после речи Ильича, ясной и простой, нужно некоторое время, чтобы собрать свои растерянные мысли. Впечатление от ясности его речи остается такое, что каждому начинает казаться, что Ильич высказал его мысль.
ЦИТАТА (Ц. С. БОБРОВСКАЯ (ЗЕЛИКСОН) - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «СТРАНИЦЫ ИЗ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОШЛОГО 1903—1908»):
Сама я до своего ареста в Петербурге работала как агент «Искры» и, получая письма-шифровки от Надежды Константиновны за подписью «Катя», знала, что работаю по его прямым указаниям.
И вот настал желанный час, когда я увидела В. И. Ленина, а увидев, убедилась, что он именно такой, каким он рисовался в моем воображении — великий и простой. Эта первая моя встреча с В. И. Лениным произошла в кафе «Ландольт», где обычно в то время происходили встречи В. И. Ленина с товарищами, временно застрявшими в Женеве: кто после съезда, кто после побега из ссылки, после выхода из тюрьмы. Все это были товарищи, которые тяготились этой временной эмиграцией и стремились уехать в Россию на нелегальную работу, но средств для их отправки у большевиков тогда не было. Меньшевики после II съезда захватили в свои руки центральные учреждения партии, а вместе с тем и все технические возможности общения с партийными организациями на местах, в России. Они захватили полиграфическую базу, а также и денежные средства, принадлежавшие партии.
В «Ландольте» мы уже застали небольшую группу людей, ожидавших В. И. Ленина. Вскоре он быстрыми шагами вошел в сопровождении Надежды Константиновны Крупской и, здороваясь на ходу с товарищами, сразу приступил к беседе с нами по наболевшим вопросам, связанным с внутрипартийным положением. Меньшевики, говорил он, отравляют партию сплетнями, распространяют всякие небылицы про большинство съезда, дискредитируют избранных съездом членов Центрального Комитета — большевиков.
Создавшееся в партии положение связано с шатанием мысли и интеллигентским индивидуализмом, проявившимися на съезде при обсуждении первого пункта Устава партии. Обрисовав тяжелое для большевиков положение, Владимир Ильич указывал, что он тем не менее возлагает большие надежды на отправку наших людей в Россию, с тем чтобы они правильно информировали местные парторганизации. Но так как средства сейчас у большевиков весьма ограниченны, то отправлены пока будут немногие, а остальные товарищи должны терпеливо дожидаться своей очереди.
…Тяжело было уезжать из Женевы в какую-то другую, новую эмиграцию, где нет Владимира Ильича. Все же еще до отъезда посчастливилось мне обратиться к нему за советом по наболевшему для меня вопросу. Мучили меня тогда сомнения, имею ли я право называться профессиональным революционером, представителем большевистского центра, не обладая ни солидными теоретическими знаниями, ни особыми агитаторскими способностями. Ведь когда приезжаешь в местную партийную организацию посланцем из центра, от В. И. Ленина, на тебя смотрят снизу вверх, чего-то ждут и т. д.
Внимательно выслушал меня Владимир Ильич, так внимательно, как только он умел слушать, и ответил, что право называться профессиональным революционером остается за теми, кто прежде всего беззаветно предан партии и рабочему классу. Этим правом должны пользоваться люди, у которых собственная жизнь сливается с жизнью партии. Суживать круг организации революционеров до узкого круга вождей не следует, нужны работники постоянные, неутомимые, непосредственно связанные с массой.
ЦИТАТА (М. М. ЭССЕН - ВСТРЕЧИ С В. И. ЛЕНИНЫМ):
Меня всегда поражало, с каким доверием и вниманием Ленин слушал своих собеседников. Он умел, как никто, воодушевить, ободрить товарища, поднять в нем энергию, зажечь энтузиазмом. Встретившись с Владимиром Ильичем, человек с удесятеренной энергией приступал к работе, у него словно вырастали крылья. Ленин никогда не давал чувствовать своего превосходства, не подавлял своим авторитетом. Он считался с мнением других, видел в каждом товарище равного себе. Оттого так легко было с ним, так радостно и свободно дышалось около него. Ленин умел внимательно выслушать собеседника, втянуть его в спор, заставить высказаться до конца и если видел, что собеседник не сводит концы с концами, путается, то, добродушно посмеиваясь над спорщиком, направлял его на правильный путь, не задевая его самолюбия, не обескураживая.
Владимир Ильич никогда не спрашивал, что вы читали, как усвоили прочитанное, а просто беседовал с вами по поводу отдельных вопросов и сразу видел пробелы и слабые места, причем и собеседнику становилось ясно, над чем надо ему поработать. В присутствии Ленина мысль обострялась, хотелось больше знать, думать, читать, учиться и, главное, работать.
Никакого оратора не слушали так, как Ленина. Впервые я увидела его на трибуне в 1904 году в Женеве, когда он делал доклад о Парижской коммуне. Ленин на трибуне преображался. Какой-то весь ладный, подобранный, точно сделанный из одного куска. Вся сила сосредоточена в голосе, в сверкающих глазах, в чеканной, стальной фразе.
Мне приводилось тогда слышать очень крупных ораторов, но многие из них производили впечатление актеров, которые говорят точно для того, чтобы поразить, произвести впечатление, блеснуть яркой фразой, остроумной шуткой, умеют использовать силу и гибкость голоса, плавный жест, красивую позу.
Ленин был оратором совершенно иного стиля. В его речах нет как будто никакого внешнего блеска, они просты и ясны, но, слушая Ленина, забываешь обо всем. Он овладевал аудиторией всецело, его слушали, затаив дыхание, он раскрывал твои самые сокровенные мысли, призывал к действию и вызывал желание действовать.
Вспоминаются вечера, которые мы проводили у Ленина. Владимир Ильич обладал довольно приятным, несколько глуховатым голосом и очень любил петь в хоре и слушать пение. Репертуар наш был довольно разнообразен. Начинали обычно с революционных песен — «Интернационала», «Марсельезы», «Варшавянки». С большим чувством пели «Замучен тяжелой неволей», «На старом кургане в широкой степи». Нравились Владимиру Ильичу песни Сибири — «Ревела буря», «Славное море — священный Байкал» — и песнь о Степане Разине «Есть на Волге утес».
Спев любимые революционные песни, приступали к слушанию сольных номеров. Замечательно пел С. И. Гусев. У него был большой, сочный голос, и пел он, не жалея сил. Ленин слушал с огромным удовольствием и романсы Чайковского «Ночь», «Средь шумного бала», «Мы сидели с тобой у заснувшей реки», и песнь Даргомыжского «Нас венчали не в церкви», и арии тореадора из «Кармен». Каким отдыхом, каким удовольствием были для Владимира Ильича наши песни! Под конец пели мы тягучие волжские песни и разные частушки. Иногда и в пляс пускались.
Нередко на этих вечерах декламировали стихи Некрасова, Гейне, Беранже. Владимир Ильич знал много стихов Некрасова. Часто на прогулках или сидя за вечерним чаем Владимир Ильич любил поговорить о литературе, о любимых своих писателях — Щедрине, Некрасове, Чернышевском, особенно о последнем.
Иногда после музыкальных вечеров шли провожать гостей и возвращались домой притихшие, усталые и немного грустные. Будоражили что-то в душе эти песни! Говорить не хотелось, каждый думал о своем. Владимир Ильич заканчивал тогда книгу «Шаг вперед, два шага назад» и обычно присаживался к рабочему столу на часок, что-то дописывая и исправляя. Надежда Константиновна ложилась спать, а мы с ее матерью Елизаветой Васильевной усаживались на скамеечке в садике и шепотком беседовали, чтобы не мешать Владимиру Ильичу (я тогда жила в семье Ленина). Иногда он спускался к нам на минутку перемолвиться парой слов, а то, посмеявшись над нашей неугомонностью, зашумит, чтобы ложились спать.
Слаженность жизни, сходство вкусов Владимира Ильича и Надежды Константиновны были исключительными. Меня вначале изумила их обстановка. В то время как в Женеве все жили на европейский лад, в хороших комнатах, так как последние в Женеве были сравнительно дешевы, Ленин жил в доме, напоминавшем дом русского заштатного города. Внизу помещалась кухня, она же и столовая, очень чистая и опрятная, но почти лишенная мебели, сбоку находилась небольшая комната, где жила мать Надежды Константиновны, наверху — спальня с двумя простыми узкими кроватями и рабочая комната Ильича с несколькими стульями, книжными полками и большим столом, заваленным книгами и газетами. Мне вначале показалась серой эта обстановка, но, побывав там раз-другой, не хотелось уходить — так просто и уютно было в этих комнатах. Эта простота особенно хорошо действовала на приезжавших из России рабочих. У Ленина все чувствовали себя как дома.
Владимир Ильич обычно работал дома или уходил в библиотеку. Надежда Константиновна разбирала корреспонденцию или шифровала письма, ее мать возилась с несложным хозяйством, которое все же требовало забот и труда. Вспоминая сейчас эту прекрасную женщину, понимаешь, как много облегчения и уюта внесла она в жизнь Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Она не расставалась с ними всю жизнь, вместе была в ссылке, в эмиграции, в 1905 году приехала в Россию и вновь эмигрировала.
ЦИТАТА (М. Н. ЛЯДОВ - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «МОИ ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ»):
Из ссылки я вернулся в 1902 году. Должен был еще два года прожить под надзором полиции в Саратове. Здесь кипела работа нашей партии. Ильич уже был за границей, и он успел уже организовать там газету «Искра». Я с жадностью накинулся на отдельные номера этой газеты, которые нашлись в Саратове.
Саратовская организация целиком присоединилась к направлению «Искры» и с нетерпением ждала организуемого «Искрой» съезда партии. На этот съезд пришлось ехать мне. С отъездом за границу пришлось торопиться, узнал вовремя, что меня собираются арестовать. Приехал за границу в феврале 1903 года.
В России мы были уверены, что главными руководителями «Искры» являются старики — Плеханов, Аксельрод и Засулич. Про Ленина мало кто знал в России. Он редко подписывал свои статьи. Только близкие знали, что Тулин, Ильин и другие прозвища, под которыми он писал книги и статьи в легальных журналах, это и есть тот Ульянов, который жил в Енисейской губернии ссыльным, а также работал в редакции «Искры».
Прежде всего в Женеве я увидел Засулич и Мартова. Имя Засулич для нас всех было известно. Мы знали ее по ее выстрелу в генерала Трепова в 70-х годах. Мартова я знал по письмам, которые мы получали в ссылке. Они оба много мне рассказали про заграничные дела. Оба жаловались на Ильича. Очень он любит над ними командовать, всех обижает, все делает по-своему. Долго мы говорили с ними.
Но неудовлетворенный пошел я от них. Мелко плавают! — казалось мне. Разве с таким хныканием можно быть вождями партии? Никак не мог понять, как это один Ленин может остальную редакцию обижать. Их пять, а он один. От них пошел я к Плеханову. Принял меня по-генеральски. Сразу дал почувствовать, какая большая разница между ним, мировой известностью, и мной, рядовым провинциальным работником. Еще тяжелей стало на душе, когда уходил я от
Плеханова. Ну, думал я, если и Ленин произведет на меня такое же впечатление, как эти трое, то плохо дело. Не с кем будет поговорить обо всем, о чем наказывали товарищи в Саратове.
Ильич жил с Надеждой Константиновной где-то за городом. Помню, дорога вела вдоль Женевского озера. Я встретил Ильича по дороге. Почему-то я сразу подумал, что это он. Спросил его, как мне пройти к такому-то дому. «Вы ко мне? — ответил он мне.— Я Ленин». Я ему сказал, кто я. Мое имя он знал по московской работе и по ссылке. Узнав, что я приехал делегатом на съезд, он сейчас же забросал меня вопросами, буквально обо всем, что делается у нас в Саратове, какую работу мы ведем, каково настроение рабочих, крестьян. Задавая вопросы, он незаметно для меня подверг меня самому подробному экзамену. Делал все это он так тактично, так по-товарищески, что я и не заметил, как рассказал ему всю подноготную. Он вышутил нашу боязнь полемики, резкого тона «Искры» и просто и ясно доказал, для чего она нужна. Стыдно мне стало, когда я понял, что мы на местах не выходим из рамок сегодняшних интересов нашей местной организации, а Ильич стоял целиком на точке зрения целостного тактического плана развертывающейся партии. Особенно это стало ясно, когда в дальнейших беседах, а их была не одна, Ильич развивал передо мной и другими, постепенно прибывавшими делегатами весь план предстоящих работ. Мы все форменно влюбились в него. В этих беседах он нас фактически перевоспитал, выбил из нас тот кустарнический характер, которым невольно страдали все работники, тесно связавшиеся с местной работой. Мне много пришлось говорить с другими делегатами об этих досъездовских беседах с Ильичем. И все единогласно говорили, что чувствуют, как выросли в партийном отношении во время этих общений. Главное, никогда Ильич не давал нам чувствовать, что он нас учит, выходило так, как будто он с нами советуется.
… Мы серьезно задумались над вопросом о создании своей газеты. Когда я до того заговаривал о газете с Ильичем, он угрюмо отмахивался: «С какими силами поведем мы газету и на какие средства». Действительно, насчет средств у нас было очень худо. На что мы все жили тогда, было бы трудно ответить. В особенности, на что жил Ильич с Надеждой Константиновной. Мы знали, что они здорово тогда нуждались, питались кое-как. Надежда Константиновна писала книжки для детей, кажется, Ильич кое-что переводил. На заработанные таким образом гроши они жили, причем всегда решительно отказывались оба от какой-либо помощи. Даже перед тем, когда Ильич был еще членом ЦК, он решительно отвергал помощь из партийной кассы, которая была в то время в моем распоряжении. А теперь у нас не было ни кассы, ни поступлений откуда бы то ни было. Конечно, без денег начинать газету нельзя было, тем более что наша типография была у нас отнята ЦК.
… Но не следует думать, что Ильич, в котором уже тогда чувствовался вождь, был чужд нежностей. Стоило посмотреть его играющим с детишками. Сколько нежности было всегда в его подходе к детям, как просто он умел с ними говорить, и как просто они все подходили к нему и разговаривали с ним. Это была чистая, глубоко нежная душа. Помню, раз в Женеве мы были вместе с ним и Надеждой Константиновной в театре. Играла знаменитая Сарра Бернар «Даму с камелиями». Ильич сидел в темном уголку ложи. Когда я взглянул на него — он стыдливо утирает слезы. Он, стальной человек, растроган до слез хорошей игрой банальной пьесы. Вот эти-то маленькие черточки в нем заставляли всех нас любить его не только как вождя, как хорошего товарища, но и как кристаллически чистого, на редкость хорошего человека. Как трогательно он заботился о каждом вновь приехавшем товарище. Сам бегал повсюду, чтобы устроить новому эмигранту квартиру, кормежку, паспорт и т. д. Приезжала публика часто после побега из ссылки, без всего, голодная, ободранная. Ильич не успокоится, пока не будет уверен, что товарищ всем необходимым обеспечен...
ЦИТАТА (Н. В. ВАЛЕНТИНОВ - ИЗ КНИГИ «ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ»):
В конце января 1904 года в Женеве я застал в маленьком кафе на одной из улиц, примыкающих к площади Plaine de Plainpalais, Ленина, Воровского, Гусева. Придя после других, я не знал, с чего начался разговор между Воровским и Гусевым. Я только слышал, что Боровский перечислял литературные произведения, имевшие некогда большой успех, а через некоторое, даже короткое, время настолько «отцветавшие», что, кроме скуки и равнодушия, они ничего уже не встречали. Помню, в качестве таких вещей он указывал «Вертера» Гёте, некоторые вещи Жорж-Санд и у нас «Бедную Лизу» Карамзина, другие произведения, и в их числе — «Знамение времени» Мордовцева. Я вмешался в разговор и сказал, что, раз указывается Мордовцев, почему бы не вспомнить «Что делать?» Чернышевского.
— Диву даешься,— сказал я,— как люди могли увлекаться и восхищаться подобной вещью? Трудно представить себе что-либо более бездарное, примитивное и в то же время претенциозное. Большинство страниц этого прославленного романа написаны таким языком, что их читать невозможно. Тем не менее на указание об отсутствии у него художественного дара Чернышевский высокомерно отмечал: «Я не хуже повествователей, которые считаются великими».
Ленин до сего момента рассеянно смотрел куда-то в сторону, не принимая никакого участия в разговоре. Услышав, что я говорю, он взметнулся с такой стремительностью, что под ним стул заскрипел. Лицо его окаменело, скулы покраснели — у него это всегда бывало, когда он злился.
— Отдаете ли вы себе отчет, что говорите? — бросил он мне.— Как в голову может прийти чудовищная, нелепая мысль называть примитивным, бездарным произведение Чернышевского, самого большого и талантливого представителя социализма до Маркса! Сам Маркс называл его великим русским писателем.
— Он не за «Что делать?» его так называл. Эту вещь Маркс, наверное, не читал,— сказал я.
— Откуда вы знаете, что Маркс ее не читал? Я заявляю: недопустимо называть примитивным и бездарным «Что делать?». Под его влиянием сотни людей делались революционерами. Могло ли это быть, если бы Чернышевский писал бездарно и примитивно? Он, например, увлек моего брата, он увлек и меня. Он меня всего глубоко перепахал. Когда вы читали «Что делать?»? Его бесполезно читать, если молоко на губах не обсохло. Роман Чернышевского слишком сложен, полон мыслей, чтобы его понять и оценить в раннем возрасте. Я сам попробовал его читать, кажется, в 14 лет. Это было никуда не годное, поверхностное чтение. А вот после казни брата, зная, что роман Чернышевского был одним из самых любимых его произведений, я взялся уже за настоящее чтение и просидел над ним не несколько дней, а недель. Только тогда я понял глубину. Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь. Такого влияния бездарные произведения не имеют...
ЦИТАТА (Е. Д. СТАСОВА- ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «УЧИТЕЛЬ И ДРУГ»):
После Стокгольмского съезда в Петербурге начались выборы в Государственную думу. Проводя предвыборную агитацию, мы посылали на фабрики и заводы агитаторов. Среди них был и Владимир Ильич Ленин. Я вспоминаю, как меньшевики досадовали, что у них нет такого оратора в Петербурге. Они мне говорили: «У вас есть такой оратор, он безотказно идет, куда вам нужно...» И действительно, следует отметить исключительную дисциплинированность В. И. Ленина. Не было такого случая, чтобы Владимир Ильич не явился на явку (мы ведь работали нелегально), чтобы узнать, куда он должен пойти для выступления, точно так же, как не было случая, чтобы он не пошел на доклад или опоздал на собрание. На следующий день Ильич обычно подробно сообщал нам о том, как прошел его доклад, сколько народу было на собрании, какие вопросы были заданы и какие недостатки в той организации, куда мы его направили.
ЦИТАТА (А. ЛОЗОВСКИЙ - ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ):
Что меня поражало всегда в Ленине непосредственно с первых дней знакомства — это его исключительная работоспособность и высокое напряжение мысли. Он ежедневно работал в библиотеке, массу писал, засиживался за полночь и умел быстро выжимать из книги ее содержание. Известно, что из тысячи книг не менее девятисот пятидесяти являются компиляциями или, попросту говоря, разменной монетой нескольких основных идей. Он умел из громадного количества появляющихся новых книг выбирать наиболее существенные и из этих наиболее существенных книг быстро выбирать и выжать все то, что наиболее интересно, с точки зрения революционного деятеля и мыслителя. В нашей партии были люди более знающие, чем Ленин, и более всесторонне образованные, чем он. Но никто не умел, как он, претворять в жизнь вычитанную книжную премудрость. В этом отношении он представлял исключение в партии. Он обладал особым свойством не засаривать свой мозг мелочами и побочными вопросами, а концентрировать свое и чужое внимание на главных вопросах, которые в данное время имели наибольшее политическое значение. Этим и объясняется умелое и своевременное выдвигание лозунгов, которые сразу ошарашивали даже его сторонников, но которые затем принимались и входили в инвентарь нашей партии.
|
| |
| |
| kualspb_2013 | Дата: Вторник, 25.02.2014, 15:58 | Сообщение # 4 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Статус: Offline
| ЦИТАТА (А. М. ГОРЬКИЙ - В. И. ЛЕНИН):
С поразительной, всегда присущей ему живостью и ясностью он заговорил о Думе, о кадетах, которые «стыдятся быть октябристами», о том, что «пред ними один путь направо», а затем привел ряд доказательств в пользу близости войны и, «вероятно, не одной,но целого ряда войн»,— это его предвидение вскоре оправдалось на Балканах.
Встал, характерным жестом сунул пальцы рук за жилет под мышками и медленно шагал по тесной комнатке, прищуриваясь, поблескивая глазами.
— Война будет. Неизбежно. Капиталистический мир достиг состояния гнилостного брожения, уже и сейчас люди начинают отравляться ядами шовинизма, национализма. Я думаю, что мы еще увидим общеевропейскую войну. Пролетариат? Едва ли пролетариат найдет в себе силу предотвратить кровавую склоку. Как это можно сделать? Общеевропейской забастовкой рабочих? Для этого они недостаточно организованы, сознательны. Такая забастовка была бы началом гражданской войны, мы, реальные политики, не можем рассчитывать на это. Остановясь, шаркая подошвой по полу, угрюмо сказал:
— Пролетариат, конечно, пострадает ужасно — такова, пока, его судьба. Но враги его — обессилят друг друга. Это — тоже неизбежно.
И, подойдя ко мне, он сказал, как бы с изумлением, с большой силой, но негромко:
— Нет, вы подумайте: чего ради сытые гонят голодных на бойню друг против друга? Можете вы назвать преступление более идиотическое и отвратительное? Страшно дорого заплатят за это рабочие, но в конце концов выиграют они. Это — воля истории.
Он часто говорил об истории, но никогда в его речах я не чувствовал фетишистического преклонения пред ее волей и силой.
Речь взволновала его, присев к столу, он вытер вспотевший лоб, хлебнул холодного чая и неожиданно спросил:
— Что это за скандал был у вас в Америке? По газетам я знаю, в чем дело, но — как это вышло?
Я кратко рассказал ему мои приключения. Никогда я не встречал человека, который умел бы так заразительно смеяться, как смеялся Владимир Ильич. Было даже странно видеть, что такой суровый реалист, человек, который так хорошо видит, глубоко чувствует неизбежность великих социальных трагедий, непримиримый, непоколебимый в своей ненависти к миру капитализма, может смеяться по-детски, до слез, захлебываясь смехом. Большое, крепкое душевное здоровье нужно было иметь, чтобы так смеяться.
— Ох, да вы — юморист! — говорил он сквозь смех.— Вот не предполагал. Черт знает как смешно...
И, стирая слезы смеха, он уже серьезно, с хорошей, мягкой улыбкой сказал:
— Это — хорошо, что вы можете относиться к неудачам юмористически. Юмор — прекрасное, здоровое качество. Я очень понимаю юмор, но не владею им. А смешного в жизни, пожалуй, не меньше, чем печального, право, не меньше.
… Не могу представить себе другого человека, который, стоя так высоко над людьми, умел бы сохранить себя от соблазна честолюбия и не утратил бы живого интереса к простым людям. Был в нем некий магнетизм, который притягивал к нему сердца и симпатии людей труда. Он не говорил по-итальянски, но рыбаки Капри, видевшие и Шаляпина и не мало других крупных русских людей, каким-то чутьем сразу выделили Ленина на особое место. Обаятелен был его смех,—«задушевный» смех человека, который, прекрасно умея видеть неуклюжесть людской глупости и акробатические хитрости разума, умел наслаждаться детской наивностью «простых сердцем».
Старый рыбак, Джиованни Спадаро, сказал о нем:
— Так смеяться может только честный человек.
… Жизнь устроена так дьявольски искусно, что, не умея ненавидеть, невозможно искренно любить Уже только эта одна, в корне не кажающая человека, необходимость раздвоения души, неизбежность любви сквозь ненависть осуждает современные условия жизни на разрушение.
В России, стране, где необходимость страдания проповедуется как универсальное средство «спасения души», я не встречал, не знаю человека, который с такой глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей.
В моих глазах эти чувства, эта ненависть к драмам и трагедиям жизни особенно высоко поднимают Владимира Ленина, человека страны, где во славу и освящение страдания написаны самые талантливые евангелия и где юношество начинает жить по книгам, набитым однообразными, в сущности, описаниями мелких, будничных драм.
Для меня исключительно велико в Ленине именно это его чувство непримиримой, неугасимой вражды к несчастиям людей, его яркая вера в то, что несчастие не есть неустранимая основа бытия, а — мерзость, которую люди должны и могут отмести прочь от себя.
Я бы назвал эту основную черту его характера воинствующим оптимизмом материалиста, и это была в нем нерусская черта. Именно она особенно привлекала душу мою к этому человеку,— Человеку — с большой буквы.
… Должность честных вождей народа — нечеловечески трудна. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее. К тому же надо принять во внимание, что с развитием «цивилизации» — ценность человеческой жизни явно понижается, о чем неоспоримо свидетельствует развитие в современной Европе техники истребления людей и вкуса к этому делу.
Но скажите голосом совести: насколько уместно и не слишком ли отвратительно лицемерие тех «моралистов», которые говорят о кровожадности русской революции, после того как они, в течение четырех лет позорной общеевропейской бойни, не только не жалели миллионы истребляемых людей, но всячески разжигали «до полной победы» эту мерзкую войну?
Много писали и говорили о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы измазать грязью. Это — всем известно.
Кроме этого, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня понимания своего, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизнью».
Меня восхищала ярко выраженная в нем воля к жизни и активная ненависть к мерзости ее, я любовался тем азартом юности, каким он насыщал все, что делал. Меня изумляла его нечеловеческая работоспособность. Его движения были легки, ловки, и скупой, но сильный жест вполне гармонировал с его речью, тоже скупой словами, обильной мыслью. И на лице, монгольского типа, горели, играли эти острые глаза неутомимого борца против лжи и горя жизни, горели, прищуриваясь, подмигивая, иронически улыбаясь, сверкая гневом. Блеск этих глаз делал речь его еще более жгучей и ясной.
Иногда казалось, что неукротимая энергия его духа брызжет из глаз искрами и слова, насыщенные ею, блестят в воздухе. Речь его всегда вызывала физическое ощущение неотразимой правды.
…До 18 года, до пошлейшей и гнусной попытки убить Ленина, я не встречался с ним в России и даже издали не видал его. Я пришел к нему, когда он еще плохо владел рукой и едва двигал простреленной шеей. В ответ на мое возмущение он сказал неохотно, как говорят о том, что надоело:
— Драка. Что делать? Каждый действует как умеет.
… — Разве я спорю против того, что интеллигенция необходима нам? Но вы же видите, как враждебно она настроена, как плохо понимает требования момента? И не видит, что без нас она бессильна, не дойдет к массам. Это — ее вина будет, если мы разобьем слишком много горшков.
… Мне часто приходилось говорить с Лениным о жестокости революционной тактики и быта.
— Чего вы хотите? — удивленно и гневно спрашивал он.— Возможна ли гуманность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великодушию? Нас блокирует Европа, мы лишены ожидавшейся помощи европейского пролетариата, на нас, со всех сторон, медведем лезет контрреволюция, а мы — что же? Не должны, не вправе бороться, сопротивляться? Ну, извините, мы не дурачки. Мы знаем: то, чего мы хотим, никто не может сделать, кроме нас. Неужели вы допускаете, что, если б я был убежден в противном, я сидел бы здесь?
— Какою мерой измеряете вы количество необходимых и лишних ударов в драке? — спросил он меня однажды после горячей беседы, На этот простой вопрос я мог ответить только лирически. Думаю, что иного ответа — нет.
… однажды, в Горках, лаская чьих-то детей, он сказал:
— Вот эти будут жить уже лучше нас; многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой.
И, глядя в даль, на холмы, где крепко осела деревня, он добавил раздумчиво:
— А все-таки я не завидую им. Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями, жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все!
… Как-то вечером, в Москве, на квартире Е. П. Пешковой, Ленин, слушая сонаты Бетховена в исполнении Исая Добровейн, сказал:
— Ничего не знаю лучше «Appassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!
И, прищурясь, усмехаясь, он прибавил невесело:
— Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм,— должность адски трудная!
… Я знаю, что между Владимиром Лениным и даже крупнейшими людьми его партии невозможно поставить знака равенства, но сам он этого как бы не знал, а вернее — не хотел знать. Он был резок с людьми, споря с ними, безжалостно высмеивал, даже порою ядовито издевался — все это так. Но сколько раз в его суждениях о людях, которых он вчера распинал и «разносил», я совершенно ясно слышал ноты искреннего удивления пред талантами и моральной стойкостью этих людей, пред их упорной и тяжелой работой адовых условий 1918—1921 годов, работой в окружении шпионов всех стран и партий, среди заговоров, которые гнилыми нарывами вздувались на истощенном войною теле страны. Работали — без отдыха, ели мало и плохо, жили в непрерывной тревоге.
Но сам Ленин как будто не испытывал тяжести этих условий и тревог жизни, потрясенной до самых глубочайших основ своих кровавой бурей гражданской распри. И только один раз, в беседе с М. Ф. Андреевой, у него, по ее словам, вырвалось что-то подобное жалобе:
— Что же делать, милая Мария Федоровна? Надо бороться. Необходимо! Нам тяжело? Конечно! Вы думаете: мне тоже не бывает трудно? Бывает — и еще как! Но — посмотрите на Дзержинского,— на что стал похож он! Ничего не поделаешь! Пусть лучше нам будет тяжело, только бы одолеть!
… Да, часто слышал я его похвалы товарищам. И даже о тех, кто — по слухам — не пользовался его личными симпатиями, Ленин умел говорить, воздавая должное их энергии. Я был очень удивлен его высокой оценкой организаторских способностей Л. Д. Троцкого,— Владимир Ильич подметил мое удивление.
— Да, я знаю, о моих отношениях с ним что-то врут. Но — что есть — есть, а чего нет — нет, это я тоже знаю. Он вот сумел организовать военных спецов.
Помолчав, он добавил потише и невесело:
— А все-таки не наш! С нами, а — не наш. Честолюбив. И есть в нем что-то... нехорошее, от Лассаля.
… Людей Владимир Ильич чувствовал, должно быть, очень хорошо. Как-то, входя в его кабинет, я застал там человека, который, пятясь к двери задом, раскланивался с Владимиром Ильичем, а Владимир Ильич, не глядя на него, писал.
— Знаете этого? — спросил он, показав пальцем на дверь; я сказал, что раза два обращался к нему по делам «Всемирной литературы».
— И — что?
— Могу сказать: невежественный и грубый человек.
— Гм-гм... Подхалим какой-то. И, вероятно, жулик. Впрочем, я его первый раз вижу, может быть, ошибаюсь.
Нет, Владимир Ильич не ошибся; через несколько месяцев человек этот вполне оправдал характеристику Ленина.
ЦИТАТА (А. С. ЕНУКИДЗЕ - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «ИЛЬИЧ ЗА РАБОТОЙ»):
…подготовка к Стокгольмскому съезду велась очень хорошо. В некоторых промышленных районах у нас было больше делегатов, чем у меньшевиков, но на самом Стокгольмском съезде перевес оказался на стороне меньшевиков, благодаря кавказским голосам, особенно Грузинской социал-демократической партии. Их голосами большевики были забаллотированы на IV (Объединительном) съезде, и Владимир Ильич нам, группе товарищей, которые остались в Питере работать, говорил: «Нас здесь побили, мы приедем битыми, но не унывайте, мы такую работу разовьем, что к следующему съезду у нас будет большинство». А мы уж приходили в уныние; наступал легальный период работы, и большевикам приходилось замыкаться в подполье, потому что все социал-демократические партии — легальные и нелегальные — обрушивались как раз против большевиков, в особенности после поражения московского восстания. Тем не менее Владимир Ильич ободрял нас. Это тоже его характерная черта, никогда ни при каких обстоятельствах он не унывал, не терялся и, что бы лично ни переживал в душе, все-таки всегда ободрял товарищей.
ЦИТАТА (Н. Н. НАКОРЯКОВ - ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ):
Вспоминается 1906 год, когда я ехал на IV (Объединительный) съезд РСДРП, где в первый раз встретился с В. И. Лениным.
В Петербурге, в одной из лабораторий Технологического института,— на явке — нас, большевистских делегатов, встретила Надежда Константиновна Крупская. Она подробно расспрашивала о жизни и деятельности партийных организаций, не забывала получить сведения из наших биографий, внимательно узнавала, в чем нуждаемся, как подготовлены к поездке в отношении денег, одежды,
состояния здоровья и т. п.
Нам, в первый раз едущим на партийный съезд большевикам — делегатам от молодого, поднимающегося в революционном движении Урала, она сказала, что В. И. Ленин хочет нас повидать, и каждому в отдельности конспиративно сообщила время и место встречи.
Это сообщение взволновало и чрезвычайно обрадовало всех.
Через несколько дней, воскресным весенним утром, каждый из нас в приподнятом настроении ехал по Финляндской железной дороге. На станции Куоккала, убедившись, что ни за одним из нас не увязался шпион, мы объединились и парами, свободно, как гуляющие, но осторожно пошли по указанному адресу.
В скромной лесной дачке, она называлась «Ваза», нас просто и душевно встретили В. И. Ленин и Н. К. Крупская. Встреча была так сердечна, что мы сразу почувствовали себя давно знакомыми.
Разместились в светлой, чисто прибранной и довольно просторной комнате на нескольких простых табуретках и садовой скамейке. Кроме этой скромной мебели, в комнате с обеих сторон стояли аккуратно заправленные железные кровати, похожие на больничные. Обстановку дополнял небольшой столик в простенке, видимо заменяющий письменный.
Владимир Ильич сразу стал душой беседы: он живо интересовался революционным движением на местах, условиями жизни рабочих, нашими биографиями, нашим образованием, даже тем, что мы читали, какие собрания проводили с рабочими перед съездом, какие издавали листовки, как понимаем задачи партии в революции.
Меня В. И. Ленин в этой беседе поразил неожиданным вопросом:
— Вот вы работаете, и, кажется, не плохо, для того, чтобы на Урале создать большую, сильную большевистскую организацию... Но чем вы руководитесь при этом?..
Сначала я был озадачен... И понял значение вопроса только тогда, когда он пояснил:
— У нас есть основная задача — во всех промышленных районах, на крупнейших заводах создать крепкие большевистские организации, состоящие из рабочих от станка, способных руководить самоотверженной борьбой против самодержавия и капитализма!
Слова В. И. Ленина сразу перед каждым из нас поставили ясную цель: мы должны не просто организовать людей, но иметь при этом определенный принципиальный план.
ЦИТАТА (Г. Е. ЗИНОВЬЕВ - ИЗ РЕЧИ НА ЗАСЕДАНИИ ПЕТРОГРАДСКОГО СОВЕТА 6 СЕНТЯБРЯ 1918 ГОДА):
После 1906 года наступает пора затишья, мрачная эпоха контрреволюции. Рабочий класс переваривает уроки первой революции. В ответ на меньшевистскую философию первой революции и причин ее поражения мы давали свою философию революции. Мы вынуждены были давать ее в нелегальных газетах, брошюрах и листках. Мы не могли издать пять легальных томов, как это сделали меньшевики. Мы не смогли бы найти издателя, нас бойкотировала вся легальная печать, нам слова не давала сказать царская цензура. Ленина изображали тогда таким «чудовищем», которому не может быть места в «приличном» обществе. Мы, большевики, не могли быть вхожи в тогдашнюю легальную литературу.
Нам приходилось прибегать только к вольному станку за границей.
Меньшевики изображали всю революцию 1905 года как сплошную ошибку, как сплошной хаос и «безумие стихии». Рабочие, дескать, сами виноваты в поражении, они слишком «зарвались» в своих требованиях.
— Вы не поняли этого движения,— отвечал им тов. Ленин.— Это была великая революция, а отнюдь не хаос. Это была великая революция не потому, что был манифест 17 октября, что буржуазия начала шевелиться, а потому, что было, хотя и побежденное, Московское вооруженное восстание рабочих, потому, что перед мировым пролетариатом проблеснул на один месяц Петроградский Совет рабочих депутатов. И революция возродится, Советы возродятся, Советы победят...
…Товарищи! Я мало останавливался на работе Ленина в годы контрреволюции. А между тем эта полоса является одной из самых блестящих страниц в его деятельности. Надо было пережить это тяжкое время в далекой эмиграции, чтобы оценить все заслуги Ленина. Перенеситесь на одну минуту в затхлую атмосферу эмиграции 1908—1910 годов. Владимир Ильич отправился в эту свою вторую эмиграцию в 1907 году. Я и другие товарищи были вызваны за границу осенью 1908 года, после того как мы были освобождены из тюрьмы. В Женеве, а потом в Париже усилиями главным образом Ленина созданы были наши нелегальные газеты «Пролетарий» и «Социал-демократ». Кругом был полнейший распад. Во всех эмигрантских кружках чувствовалась гниль. Старые вожди, поседевшие под революционным знаменем, ни во что больше не верили. Порнография заполнила литературу, дух отреченства заполнил политику.
Поднимало голову пресловутое ликвидаторство.
В такие минуты познаются истинные вожди, товарищи! Владимир Ильич переживал тогда, как, в сущности, и все время своей эмиграции, самые чувствительные личные лишения: жил, как нищий, хворал, недоедал — особенно в годы парижской жизни. Но он оставался бодрым, как никто. Стойко и мужественно стоял он на славном посту. Он один сумел собрать тесный, сплоченный кружок борцов, которым он говорил: не унывайте, черные дни пройдут, мутная волна схлынет, пройдет несколько лет, и мы будем опять на гребне волны, рабочая революция возродится. Эмигрантская публика, среди которой преобладала меньшевистская интеллигенция, относилась к нам злобно-враждебно. Она утверждала, что мы — маленькая секта, что нас можно пересчитать по пальцам.
В эти тяжелые годы Ленин оказал рабочему классу услуги, может быть, более крупные, чем когда бы то ни было. Теперь в наши дни поднялась громадная волна, поднялись на борьбу миллионы людей. Тогда же все спало мертвым сном.
Товарищ Ленин в эту пору совершил и громадную теоретическую работу. В эти годы началось литературное мародерство, невиданный литературный распад. Под флагом марксизма хотели протащить в рабочую среду гнилые идеи буржуазной философии. Ленин два года не выходит из Национальной библиотеки в Париже и одолевает такую массу работы, что те же самые буржуазные профессора, которые пытались посмеиваться над философскими работами Ленина, однако, сами говорили: одного мы не можем понять, как это один человек мог прочитать в течение двух лет такую массу книг.
В 1912 году мы зажили новою жизнью. Как только стало возможно издавать здесь, в Петрограде, легальную газету, мы переехали из Парижа в Галицию, чтобы быть поближе к Петрограду. На январской A912 г.) конференции, состоявшейся в Праге, большевики сплотили разбитые контрреволюцией ряды. Партия возродилась.
И тов. Ленину тут, разумеется, принадлежала руководящая роль. По настоянию нового Центрального Комитета тов. Ленин и я переехали в Краков. Сюда к нам начинают приезжать товарищи из Петрограда, Москвы и других городов. Мы начинаем регулярно сноситься с Питером. И вскоре дело так наладилось, что редкий номер «Правды» выходил без статьи Ленина.
Тов. Ленин жил за тысячи верст, но был душою рабочего Питера. Повторялось то же самое, что было в 1906—1907 годах, когда тов. Ленин жил в Финляндии, в Куоккала, и когда мы каждую неделю совершали паломничество к нему в Финляндию, чтобы там выслушать советы тов. Ленина.
Сидя в маленькой деревушке в Куоккала, он руководил рабочим движением в Питере. И нечто подобное делал теперь тов. Ленин из Кракова, руководил оттуда не только питерским, но и всероссийским большевистским движением.
|
| |
| |
| kualspb_2013 | Дата: Вторник, 25.02.2014, 16:00 | Сообщение # 5 |
|
Генералиссимус
Группа: Администраторы
Сообщений: 2011
Статус: Offline
| ЦИТАТА (Я. А. БЕРЗИН (ЗИЕМЕЛИС) - ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ):
На даче «Ваза» в 1906—1907 годах жили Владимир Ильич с Надеждой Константиновной. И мне посчастливилось: меня, молодого латышского большевика, рядового работника партии, недавно вышедшего из тюрьмы и нелегально скитавшегося по питерскому подполью, заботливые товарищи поселили на этой даче. И суждено было мне прожить несколько месяцев в ближайшем соседстве с нашим Лениным.
Нанимал дачу тов. Линдов (Лейтейзен), старый «искровец», потом большевик, занимавший ответственные посты в нашей партии (был, например, членом ЦК в 1909—1910 годах), погибший впоследствии, в 1919 году, на Восточном фронте в борьбе против Колчака.
Он жил там со своей семьей, свободные комнаты внизу занимали Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, а наверху, в мезонине, жил виднейший тогда работник партии, член ЦК и редакции «Пролетария» А. А. Богданов с женой. Пустовала осенью одна комнатка, которая и досталась мне.
Нужно заметить, что летом 1906 года, после разгона I Думы, многие из руководящих работников всех революционных партий поселились в дачных местностях по Финляндской железной дороге. Реакция в России к этому времени наступала все решительнее, столыпинская полиция становилась все наглее; видным товарищам, много выступавшим открыто в период послеоктябрьских и перводумских «свобод», трудно стало жить в самом Петербурге. Поселившись под видом дачников в Финляндии, куда реакция еще не докатилась и где еще существовали свои конституционные порядки, они могли время от времени приезжать в Петербург, для чего требовались только особые меры и особая бдительность на Финляндском вокзале и на пограничной станции Белоостров.
…Позвали меня к чаю. В столовую приходили какие-то товарищи, пили чай, разговаривали, уходили — я не имел ни малейшего представления, кто они такие.
Попозже пришел еще какой-то человек: мужиковатый с виду, роста небольшого, но крепко сложенный. Борода у него рыжеватая, давно не подстриженная, вид усталый. С первого взгляда он мне показался неинтересным, даже неинтеллигентным. Поразили только глаза: здороваясь со мною, он быстро и легко, но вместе с тем чрезвычайно проницательно оглядел меня. Мне показалось, что он видит меня насквозь.
Пришел он с газетой в руках, продолжал читать ее за чаем. Дочитав начатую статью, отложил газету в сторону. Лицо как будто посветлело. Заговорил со мною, и сразу же посыпались на меня вопросы:
— Вы латыш?.. Давно ли из Латышского края?.. А, только не- давно вышли из тюрьмы. Где сидели?..
В ходе разговора у меня мелькнула мысль: не Ленин ли? По всей вероятности, это было тогда, когда мой собеседник, в связи с разговором о партизанском движении, начал говорить о некоторых особенностях земельного вопроса в Прибалтийском крае. А может быть, это произошло, когда я услышал, что окружающие называют его Владимир Ильич,— во всяком случае, со времени своей ссылки я знал хорошо, что В. Ильин — псевдоним Ленина для легальных изданий...
Но все мои сомнения рассеялись окончательно, когда этот товарищ предложил мне написать статью для ближайшего номера «Пролетария».
Я был смущен, сильно стеснялся и упорно пытался отвертеться от писания статьи, ссылаясь на то, что у меня нет никаких материалов, что я никогда не писал по-русски.
— Это пустяки. Вы изложите все, что вы сегодня рассказывали о партизанском движении, приведите по «Цине» ваши споры с меньшевиками по этому вопросу, больше и не требуется... Язык вы знаете великолепно, а если будут ошибки, мы их исправим...
Так, по настоянию Владимира Ильича, появилась на свет моя первая политическая статья на русском языке (в одном из осенних номеров «Пролетария» финляндского периода).
…Приближались выборы во II Государственную думу, и наша партия оживленно обсуждала вопросы избирательной тактики. Выявились глубочайшие разногласия между обоими течениями в партии: меньшевики стали все определеннее высказываться за соглашение с либерально-буржуазной партией кадетов, большевики не менее решительно стояли за самостоятельное выступление партии пролетариата и только в исключительных случаях допускали «технические соглашения», притом только с теми партиями, которые признавали необходимость вооруженного восстания и вели борьбу за демократическую республику. Чем ближе подходили выборы, тем острее становились споры по первостепенным вопросам пролетарской тактики.
Ленин уходил весь целиком в эту борьбу. Если он вообще работал, не щадя себя, то в подобные периоды острой и решительной борьбы он не знал ни минуты отдыха.
Писал он с утра до поздней ночи, писал брошюры, листовки, воззвания, резолюции, предисловия к чужим работам, наконец,— бесчисленные статьи как для нелегальных, так и для тех большевистских легальных изданий, которые все еще время от времени возникали. И нередко слышны были замечания ближайших товарищей: «Ильич опять писал всю ночь... Ильич сегодня накатал целую брошюру...»
…Еще кое-какие мелочи из этого же периода.
Уже в это время Владимир Ильич страдал головными болями и бессонницей, поэтому он вставал сравнительно поздно и почти всегда мрачный и угрюмый. Он начинал свой день с чтения газет, всегда выходил в столовую с большой кипой в руках. Я как-то задал ему наивный вопрос: сколько нужно времени, чтобы прочитать столько газет? Он взглянул на меня с лукавой усмешкой, а потом начал серьезно объяснять:
— Чтобы прочитать все это, нужно, наверно, много времени, но нам этого не требуется. Журналист должен уметь читать газеты по-особому. Нужно завести такой порядок: выбрать себе одну газету и в ней прочитать все наиболее важное, потом другие можно просмотреть легко и быстро. Из них берешь только то, что нужно для специальной работы. Потом создается привычка, перелистываешь номер и сразу находишь, что нужно.
И действительно, у Владимира Ильича это выходило очень ловко, он успевал просмотреть массу газет за утренним чаем. После чая он уходил к себе и садился за работу, писал 4—5—6 часов подряд, а если не было никаких заседаний, то по вечерам писал он еще долго. Перед сном он устраивал себе перерыв и часто, а может быть и ежедневно, уходил гулять. Обыкновенно это бывало поздно ночью. Чаще всего он, кажется, гулял один или же вдвоем с Надеждой Константиновной.
…За весь этот период я редко видел Ильича совсем бодрым, еще реже веселым. По-видимому, его изводили не только головные боли и чрезмерная работа, но и политические затруднения: усиление реакции, ослабление революционного движения, назревавший раскол внутри партии.
Веселее он становился, играя с детьми. С Морисом, восьмилетним сыном Линдова, он иногда по вечерам вел серьезнейшие разговоры, расспрашивал про школу, про его товарищей, задавал ему какие-то задачи. А то, бывало, начнет с ним и его младшими сестренками играть на дворе в снежки — тут он становился совсем неузнаваем: бегает, прячется за деревья, смеется громко, весело и молодо.
ЦИТАТА (С. И. ГОПНЕР - В. И. ЛЕНИН В ПАРИЖЕ):
После основательных «провалов» в Одессе и Екатеринославе в конце лета 1910 года, после бесчисленных попыток продолжать подпольную партийную работу на родине мне пришлось уехать из России. Перехитрив полицию, я получила заграничный паспорт и в сентябре очутилась в Париже.
Не успела я насладиться чувством освобождения от полицейских тисков и «всевидящего ока» царской охранки, как меня уже коснулось чувство растерянности. Вспомнились слышанные еще в России рассказы о невзгодах эмигрантской жизни. Тревожил вопрос: кому я тут нужна, что я буду делать, удастся ли найти заработок?
Париж был в те годы, после поражения революции 1905— 1907 годов, одним из крупнейших центров русской политической эмиграции. Сюда съезжались многие революционеры, бежавшие от суда, из тюрьмы, с царской каторги и ссылки. Большинству эмигрантов жилось очень трудно.
В Париже жил в те годы Владимир Ильич Ленин. Я мечтала о встрече с ним, но мне казалось, что Ленину мое посещение не будет интересно, что ничего нового я ему сообщить не смогу.
Эти сомнения рассеял один товарищ, встретивший меня на улице на другой день после моего приезда. Узнав о моих колебаниях, он возмутился: «Как вы не понимаете, Наташа (моя подпольная кличка), что Ильич набрасывается, как голодный на пищу, на каждого свежего человека из России!» И действительно, позже я убедилась, что встречи с людьми, только что приехавшими из России, служили для Ленина одним из источников свежей информации о положении дел на родине. Находясь вдали от родной страны, Ленин идейно и политически руководил нашей подпольной партией в России, прочитывал уйму русских газет и журналов, вел деятельную переписку с товарищами по партии.
…На заседании, где я его увидела, обсуждались сравнительно небольшие текущие вопросы. Ленин взял слово и говорил не больше пяти—восьми минут. С тех пор прошло более 45 лет, и я, к сожалению, не помню слов Ильича. Но никогда не забуду, как они коренным образом изменили мое самочувствие. Состояние усталости, физической разбитости совершенно исчезло. Казалось, я выздоровела от тяжелого недомогания.
В конце заседания ко мне подошла Надежда Константиновна Крупская. Тоном дружеского упрека она сказала: «Так это вы та Наташа, которая не хочет к нам прийти! А Ильич поручил мне непременно вас притащить. Приходите к нам завтра, в восемь часов вечера».
Ровно в назначенный час я подходила к дому № 4 на улице Мари-Роз. Помню, как я волновалась, еще не зная, что нового о жизни партии я смогу рассказать Ленину.
Меня повели прямо в «приемную», т. е. в маленькую кухню, где у стены против газовой плиты стоял небольшой продолговатый стол, покрытый клеенкой. Эта «приемная» была одновременно и «столовой». За вечерний чай и скромный ужин усадили меня и сели Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ее старенькая мать.
Я все еще не знала, с чего начать рассказ. Но уже после первых слов Владимира Ильича, после первых его вопросов пережитое мной за последние месяцы на родине представилось вдруг в новом свете. Я сама почувствовала по-новому интерес к тому, что сообщала Ленину, и прониклась сознанием своей полезности. Причина этой перемены лежала в том напряженном внимании, с которым слушал Владимир Ильич. Редкими, осторожными вопросами, незаметно для меня самой, Ленин не давал мне комкать рассказ, направлял его. Все больше увлекаясь, я сообщила о событиях 1909 и 1910 годов в Одессе, Николаеве и Екатеринославе: о попытке издавать в Одессе печатный орган партии, о налете полиции на типографию, о такой же попытке в Екатеринославе, о работе подпольных кружков, о проникновении в кружки тайных агентов охранки, об арестах, о предстоявшем судебном процессе Одесского комитета большевиков.
В этот вечер я впервые испытала всепокоряющую силу воздействия Ленина на людей. Многие современники Владимира Ильича подчеркивают в своих воспоминаниях его способность слушать. Одним своим вниманием и очень немногими вопросами Ленин ободрял и подымал собеседника. Эта черта Ленина стала одной из лучших традиций большевиков. Умение выслушать служит средством не только лучше познакомиться с тем или иным вопросом. Это умение является лучшим средством изучения людей, лучшей помощью в их воспитании, способствует их морально-политическому подъему и вместе с тем помогает наиболее целесообразному использованию их на работе в партии.
К концу беседы я прониклась сознанием того, что и тут, в эмиграции, я пригожусь для партии. В особенности я ободрилась, когда Владимир Ильич предложил изложить мое сообщение в форме краткой корреспонденции для Центрального Органа партии — «Социал-демократа», который издавался в Париже и тайно переправлялся в Россию. Корреспонденция мною была написана и напечатана в № 1 «Рабочей газеты».
Во время этой встречи я получила также наглядный пример организованности, которую Ленин соблюдал во всем и повсюду. В самом начале я спросила Ленина, сколько времени он может посвятить беседе со мной; Владимир Ильич ответил: «Времени хватит, а так как мы соединим беседу с чаепитием, то в нашем распоряжении час — полтора». И вот, когда я увлеклась рассказом и забыла о времени, Ленин посмотрел вдруг на часы: очевидно, назначенное время истекло. Я поспешила закончить сообщение. Дослушав меня, Ленин быстро взял со стола недопитый стакан чаю, повторил предложение написать корреспонденцию, дружески простился и ушел в рабочую комнату. Эта комната, которую кто-то в воспоминаниях назвал «кабинетом», меньше всего походила на кабинет. По стенам некрашеные полки с книгами, посреди комнаты продолговатый, тоже некрашеный, стол, покрытый бумагой и заваленный газетами, два-три стареньких самых дешевых стула — вот и весь «кабинет».
Только через много лет, когда было издано Полное собрание сочинений В. И. Ленина, мы узнали по-настоящему, какую титаническую работу, теоретическую, политическую, организационную, проделал Владимир Ильич в те годы. Но уже тогда, в Париже, мы все знали, что Ленин очень дорожит временем, что у него нельзя зря отнимать ни одной минуты.
…Глубокий революционный оптимизм Ленина, его несокрушимая вера в близость новой русской революции произвели на меня неотразимое впечатление уже во время первой нашей беседы, когда еще не было явных признаков нового революционного подъема. Я привела в беседе факты, говорившие о разгуле контрреволюции и усилении полицейского террора. Ленин видел в этих фактах не силу, а слабость и страх реакции перед активностью рабочих и нашей подпольной партии. Об этом говорили две-три короткие реплики Ленина, которые отразили глубокую его уверенность в неустойчивости и недолговечности победы реакции.
…Ленин ярко обрисовал историю бесплодных эмигрантских дискуссий в отличие от дискуссий среди рабочих в России: там, особенно на фабриках и заводах, в курилках и других укромных уголках, дискуссии большевиков и меньшевиков внимательно слушают многие беспартийные рабочие. Им дискуссии помогают политически расти, революционизироваться и выбирать позицию. В эмиграции на собраниях, как правило, бывают люди разных лагерей, уже знающие споры наизусть и давно выбравшие свою позицию: здесь никого не переубедишь. Принципиальную же дискуссию мы ведем в партийной печати. Нам нельзя, указывал Владимир Ильич, растрачивать силы на пустую болтовню. Необходимо беречь энергию, накоплять знания, изучать уроки прошлого, готовиться к новому революционному подъему. Революция придет и потребует от нас умения лучше бороться, избегать прежних ошибок.
…Ленин с первых дней революции 1905 года и особенно после ее поражения глубоко изучал ее опыт, обобщал ее уроки и свои выводы по важнейшим вопросам излагал в публичных докладах, с которыми объезжал крупные центры во Франции и Швейцарии. Эти доклады, организованные местными организациями большевиков, привлекали многочисленных слушателей из среды всех революционных и оппозиционных партий в эмиграции.
В противовес маловерам, похоронившим всякую надежду на новую революцию, Ленин убедительно доказывал, что новая революция не только непременно придет, но что она близка. Ни одна из задач, которую рабочие и крестьяне ставили в первой революции, не разрешена: ни вопрос о земле, ни вопрос о 8-часовом рабочем дне, ни вопрос о демократической республике. Следовательно, глубокие причины, вызвавшие первую революцию, не исчезли, они действуют и не могут не привести к новой революции. К ней надо готовиться. При этом, однако, Ленин видел во второй революции не простое повторение первой, а ее дальнейшее развитие в новых, сильно изменившихся условиях.
…Самоубийство Поля и Лауры Лафарг, искреннее предсмертное письмо Лафарга произвели глубокое впечатление во всем социалистическом лагере.
Двое или трое товарищей устроили специальную беседу об этом самоубийстве с Лениным и рассказали нам о ней уже после похорон Лафаргов. Владимир Ильич в разговоре с нашими товарищами высказывал такие мысли: социалист принадлежит не себе, а партии. Если он может хотя бы чем-нибудь еще быть полезным рабочему классу, хотя бы написать статью или воззвание, он не имеет права на самоубийство. Ленин сказал при этом, что не надо забывать, что рабочие партии гораздо беднее литературными силами, чем партии буржуазные.
ЦИТАТА (С. Ю. БАГОЦКИЙ - ИЗ ВСТРЕЧ С ВЛАДИМИРОМ ИЛЬИЧЕМ):
Первая моя встреча с Ульяновыми была в начале июля 1912 года, когда они только что приехали из Парижа в Краков.
Не только о наружности, но, как я потом убедился, и о внутреннем облике Ленина у меня на основании фракционной литературы составилось совершенно превратное представление. Вместо сурового, холодного «раскалывателя» партии, ни с кем и ни с чем не считающегося, я встретил в высшей степени простого и отзывчивого товарища, живущего не отвлеченными теориями, а знающего и ценящего. Правда, из жизненных благ, свойственных буржуазному обществу, его мало что интересовало и влекло. Его не только не тяготила простота образа жизни, но и других условий жизни он, вероятно, не снес бы. Но была одна отрасль жизненных благ и удовольствий, которую он любил и которой отдавал свободное время, черпая из нее наслаждение, отдых и укрепление сил,— это было общение с природой.
…Квартиру свою, состоящую из двух комнат и кухни, они обставили в высшей степени просто. Кровати и простые некрашеные столы и стулья составляли всю мебель их квартиры. Комнаты Владимира Ильича и Надежды Константиновны отличались одна от другой только тем, что в комнате Владимира Ильича на столе был большой ворох газет. Столовой и приемной служила маленькая, чистенькая кухня. Вся эта аскетическая обстановка не производила, однако, впечатления пустоты и неуютности. Столы, стулья и подоконники вскоре покрылись ворохами книг и газет, в которых по какой-то непонятной системе Владимир Ильич всегда быстро находил то, что ему было нужно. В комнатах царила атмосфера большой серьезной работы, что прежде всего бросалось в глаза каждому переступившему порог их квартиры. Чувствовалось глубокое, внутреннее содержание ее обитателей, и, казалось, иной не могла быть обстановка их жизни.
Из этой маленькой квартирки тов. Ленин осуществлял объединение вокруг возглавляемого им ЦК партии широких пролетарских масс и отсюда руководил развитием и углублением российской революции.
Наблюдая эту работу, я с удивлением видел, как тов. Ленин, бывший к моменту приезда в Краков совершенно изолированным, быстро начал обрастать связями в разных частях России. Освободившись от так мешавшей его работе в Париже эмигрантской среды, он целые дни проводил за письменным столом. Время его было строго распределено, и обычно в эти часы его нельзя было видеть. Всех посетителей принимала тов. Крупская. Только приезд товарищей из России заставлял его нарушать установленный порядок. Эти дни были для него настоящими праздниками, он оживлялся, молодел, много шутил и смеялся. Что-то молодое и юношеское просыпалось в нем в эти моменты. Чувствовалось, что сфера теоретической работы и письменный контакт с товарищами его не удовлетворяли и тяготили. Он горел желанием приобщиться к непосредственной активной работе, и это хоть в виде суррогата ему давали приезды с мест товарищей, привозивших с собою воздух активной борьбы.
Остановив свой выбор на Кракове, он правильно учел все выгоды близости границы. Его письма и корреспонденции в редакцию «Правды», равно как и письма оттуда, получались на второй день, и это давало ему возможность руководить направлением газеты и своевременно помещать свои статьи на злободневные темы. С другой стороны, близость границы очень облегчила приезд товарищей с мест, что тов. Ленин широко использовал как для свиданий с отдельными товарищами, так и для устройства конференций.
…Всецело поглощенный работой, тов. Ленин в свободное время охотно ходил на прогулки в окрестности Кракова, постоянно тормоша Надежду Константиновну и Зиновьевых, которые не всегда разделяли пристрастие Владимира Ильича к природе. Я в это время готовился к университетским экзаменам и не мог принимать участия в этих прогулках, за что меня тов. Ленин неоднократно пробирал, доказывая, что прогулки значительно повышают работоспособность.
В. А. Карпинский - СТРАНИЧКИ ПРОШЛОГО
Самым трудным препятствием в деле издания большевистской печати было хроническое безденежье. В начале войны, когда мы собирались выпустить первый листок, весь наш денежный «фонд», как иронически именовал его Владимир Ильич, состоял из 160 франков. Позднее, в октябре 1915 года, когда уже были восстановлены связи с Россией и наши заграничные группы, по словам Надежды Константиновны, «выворачивались всячески, чтобы достать денег», все же в нашей кассе насчитывалось лишь 257 франков 71 сантим (96 рублей с копейками). При этом еще не было оплачено издание брошюры «Социализм и война» и двойного номера «Социал-демократа». Надежда Константиновна писала с горечью 6 октября 1915 года, что приходится высчитывать каждый грош.
Сам Владимир Ильич с большой виртуозностью «высчитывал гроши». С карандашом в руке Владимир Ильич вычислял, сколько букв самого мелкого шрифта влезет в номер, и очень огорчался, если не весь материал удавалось набрать петитом. Поля оставлялись крохотные, и сам Владимир Ильич позаботился, чтобы заголовок занял как можно меньше места. Благодаря этим ухищрениям можно было втиснуть» в номер до 40 тысяч знаков.
Скромным приходилось быть Владимиру Ильичу в своих издательских планах, ох каким скромным! Об издании манифеста против воины он писал: «...издавайте немного —3 сотни... Изданное будем посылать в Париж и в Россию: сотню на заграницу, двести на Россию».
300 экземпляров нелегального листка! Вот в каких «гомеопатических» дозах предполагалось распространять большевистскую печать! Велика же была ее сила, если от нее так не поздоровилось царизму и российской буржуазии! Центральный орган предполагалось печатать в 500 экземплярах!
«Тираж небольшой,— пояснял Владимир Ильич,— ибо при нашем направлении на обывателя рассчитывать нельзя...»
Весь наш тогдашний Центральный орган укладывался в две странички и стоил 10 сантимов (около 4 копеек). Старались мы изо всех сил сделать его по крайней мере еженедельным. Но отсутствие средств и своей наборной не позволяло нам это сделать. «Социалдемократ» выходил очень нерегулярно, с промежутками от двух дней до пяти месяцев. По тем же причинам пришлось отказаться и от мысли издавать популярную газету для широких масс, в чем ощущалась острая
необходимость и о чем мечтал Владимир Ильич.
|
| |
| |
